Белая мышь - [2]
Двое патрульных уже в коридоре. Чёрт! Если каким-то образом выгнать их на улицу, она сможет убежать через заднюю дверь. Либо так, либо придётся застрелить всех, кто встанет на пути.
Нэнси достала из сумки револьвер и облизала губы. Времени на метания не оставалось. Просто нужно это сделать. Она подняла голову и осторожно выглянула из-за разбитой оконной рамы, оценивая обстановку справа и слева. В доме по диагонали от неё сохранилась часть второго этажа. Кто-то пожадничал тротила. Нэнси рассмотрела стол и вазу, аккуратно стоявшую по центру. Стен и потолка в этой комнате не было. В вазе стояла одна распустившаяся роза, лепестки которой дрожали во всполохах огня. Что ж, прекрасно.
Нэнси открыла барабан револьвера, высыпала на ладонь пули и бросила их через плечо прямо на узкую улицу. Один из солдат нахмурился и повернулся, почувствовав какое-то движение. Она прижалась к стене и затаила дыхание, начав отсчет. Раз. Два. Раздался щелчок – огонь добрался до первой пули. Затем до второй.
– Ответный огонь!
Двое солдат в коридоре развернулись, выбежали на улицу и начали стрелять по горящим зданиям. Выйдя из комнаты, Нэнси ощутила запах кордита, исходивший от их формы. Патруль обстреливал пустоту, а она бросилась в заднюю часть дома, толкнула дверь, пробежала через узкий, в развалинах, палисадник и юркнула в лабиринт безымянных закоулков, вынырнув через некоторое время на относительно безопасной улице Рю-де-Бон-Пастер. Никого, ура! Не теряя времени, она побежала вниз, под гору, не в силах сдержать возгласа ликования. Свёрток, цел и невредим, был у неё под мышкой, а другой рукой она придерживала на голове элегантную соломенную шляпу, чтобы та не слетела. Нэнси стоило больших усилий бежать и не смеяться, как ребёнок, летящий сломя голову с горки на велосипеде.
Прямо навстречу другому патрулю. Или почти навстречу. Они стояли к ней спиной, и она метнулась к ближайшей стене, прижалась к ней и стала потихоньку отступать вверх по улице. В окне противоположного дома Нэнси увидела кошку. Та внимательно смотрела на неё. Нэнси прижала к губам указательный палец, надеясь, что животное не сможет определить на расстоянии, что она больше любит собак. В полуметре от себя она заметила проулок, заваленный бог знает каким мусором и узкий настолько, что в него с трудом мог бы протиснуться один человек.
Она свернула в него боком, стараясь не коснуться склизких стен и не запачкать пальто. Столь же грязными и засаленными выглядели и булыжники под ногами. Господи, какой мерзкий запах. Даже стоки рыбного базара в середине лета не так зловонны. Она стала дышать ртом, оглушенная стуком собственного сердца. Есть надежда, что горничная сможет спасти туфли, пусть они и жмут. Снова послышались голоса патрульных. Они нашли какого-то беднягу и начали на него орать. Он отвечал намного тише, и в его голосе слышалось отчаяние и страх.
– Не показывай им, что боишься, парень, это их заводит, – прошептала она сквозь зубы.
– На колени!
Дело плохо. Нэнси подняла голову на узкую полоску ярко-голубого неба и начала молиться. Не то чтобы она верила в бога, но вдруг в него верит этот француз или немец с пистолетом. А сколько человек сейчас прячутся в близлежащих домах и слушают, но слишком напуганы, чтобы пошевелиться? Может, они тоже сейчас молятся. Может, это что-то изменит. Может, нет.
Она услышала щелчок затвора винтовки, крик и топот бегущих в её сторону ног. Этот идиот пытается от них убежать. По стенам прокатилось эхо выстрела. Где-то совсем рядом с ней послышался гортанный выдох. Нэнси повернула голову и увидела, как он падает, выкинув руки вперёд, прямо напротив её проулка, посередине резко уходящей вверх вымощенной булыжником улицы. Он повернул лицо к ней. Боже, совсем ребёнок. Максимум восемнадцать лет. Она смотрела на него, и казалось, что он тоже её увидел. У него была гладкая оливковая кожа мальчика, рождённого под марсельским солнцем, глубоко посаженные карие глаза, высокие скулы. Одет он был в льняную рубашку без ворота, в каких ходил весь здешний рабочий класс. Ткань истончилась от многочисленных стирок, но была на удивление белоснежной – очевидно, трудами любящей матери. Боже, его мать. Где она сейчас? Струйка крови из его груди начала стекать вниз по улице, пробиваясь между крупными булыжниками. У него двигались губы, как будто он хотел прошептать ей какой-то секрет. Через мгновение его лицо загородили от неё сапоги немецкого солдата, который повернул голову в сторону площади и что-то прокричал. Нэнси не смогла понять, что именно. Ответ был коротким.
Солдат снял с плеча винтовку, закрыл затвор и прицелился. Когда он отошел на полшага назад, Нэнси снова открылось лицо молодого человека. Мир схлопнулся до этого кусочка мощённой булыжником улицы, отштукатуренной и залитой солнцем жёлтой стены и шевелящихся губ умирающего мальчика. Раздался треск, и по дороге разлетелись мозги и потекла кровь. Его глаза потухли, он дёрнулся и замер. Нэнси затрясло от ярости. Ублюдки, которым никакой закон не писан. Убийцы. Она засунула руку в сумку, сжала револьвер и лишь потом с болью в сердце вспомнила, что барабан пуст.
