Белая масаи - [32]
Ближе к вечеру раздался звон колокольчиков. Мы вышли на улицу, и я увидела огромное козье стадо. Большинство животных проходило мимо, другие сворачивали в наш загон, огороженный колючими ветками. Когда в центре крааля собралось около тридцати животных, его плотно закрыли колючим кустарником. Мама взяла сосуд из тыквы и пошла доить коз. Как я позднее узнала, полученного молока едва хватало на чай. За стадом ухаживал мальчик лет восьми. Испуганно глядя на меня, он сел возле маньятты и залпом выпил два стакана воды. Это был сын старшего брата Лкетинги.
Через час стемнело. Мы сидели вчетвером в маленькой маньятте. Мама впереди у входа, рядом с ней – трехлетняя Сагуна, младшая сестра мальчика. Она испуганно жалась к бабушке, которая теперь была ее мамой. Лкетинга объяснил, что первую дочь старшего сына, когда она становится взрослой, отдают бабушке как своего рода пособие на старость. В ее обязанности входит собирать дрова и приносить воду.
Мы сидели на подстилке из коровьей шкуры. Мама разворошила золу и стала медленно, но настойчиво дуть на появившиеся искры. На несколько минут хижину наполнил ядовитый дым, от которого у меня начали слезиться глаза. Все засмеялись. Закашлявшись, я выскочила на свежий воздух.
На улице было совершенно темно. Тысячи звезд висели так низко, что казалось, будто можно протянуть руку и снять их с неба. Вокруг царил покой, и я наслаждалась этим ощущением. В хижинах уютно мерцал огонь. Мама приготовила ужин, то есть чай. После чая мне захотелось писать. Лкетинга рассмеялся: «Здесь нет туалета, одни кусты. Идем со мной, Коринна!» Он ловко раздвинул колючие ветки, и между ними образовался проход. Колючий забор здесь являлся единственной защитой от диких животных. Мы отошли от деревни примерно на триста метров, и он указал дубинкой на куст, который теперь стал моим туалетом. Лкетинга объяснил, что писать ночью можно и возле маньятты: песок хорошо впитывает влагу. Однако по-большому ходить рядом с хижиной строжайше запрещено, иначе нам придется отдать соседям козу и переехать, потому что это большой позор.
Вернувшись в маньятту, мы загородили вход колючими ветками и легли на коровью шкуру. Возможности помыться здесь не было, потому что воды едва хватало на чай. Когда я спросила Лкетингу, как они моются, он ответил: «Завтра на реке, нет проблем!» В хижине благодаря костру было тепло, а снаружи прохладно. Девочка голышом заснула возле своей бабушки, а мы, трое взрослых, немного поговорили. Спать здесь ложились в восемь-девять часов вечера. Вскоре костер догорел, и мы стали укладываться, потому что уже с трудом различали друг друга в темноте. Лкетинга и я тесно прижались друг к другу. И ему, и мне хотелось большего, но в присутствии мамы и в этой бесконечной тишине близость была невозможна.
Первую ночь я, не привыкшая спать на жестком, почти не сомкнула глаз. Я ворочалась с боку на бок и прислушивалась ко всем звукам. Время от времени звенел козий колокольчик, и в ночной тиши он напоминал мне церковный колокол. Вдали выл какой-то зверь. Вдруг в ветках возле хижины раздался шорох. Да, я отчетливо слышала: кто-то искал вход в маньятту. Мое сердце бешено заколотилось, я взволнованно прислушалась. Пристально вглядевшись в маленькое отверстие для входа, я увидела две черные балки, то есть ноги, и два наконечника копий. Затем я услышала мужской голос: «Супа моран!» Я толкнула Лкетингу в бок и прошептала: «Милый, тут кто-то есть». Он издал непонятные звуки, похожие на хрюканье, и долю секунды смотрел на меня почти сердито. «Снаружи кто-то есть», – взволнованно объяснила я. Снова раздался голос: «Моран супа!» Мужчины обменялись несколькими словами, после чего ноги пришли в движение и исчезли. «В чем дело?» – спросила я. Другой воин хотел здесь переночевать. Обычно это не проблема, но поскольку здесь я – это невозможно. Он попробует устроиться в другой маньятте, а мне следует спать дальше.
В шесть утра встало солнце, и вместе с ним пробудились животные и люди. Козы просились на волю и громко блеяли. Отовсюду доносились голоса, мамы на месте уже не было. Через час мы встали и попили чай. Это обернулось почти пыткой, потому что с утренним солнцем проснулись и мухи. Стоило мне опустить чашку на землю, как ее край облепляли десятки мух. Сагуна не обращала на них никакого внимания, хотя они сидели в уголках ее глаз и даже на губах. Я спросила у Лкетинги, откуда взялись все эти мухи. Он указал на скопившийся за ночь козий навоз. За день навоз высохнет, и мух станет меньше. Поэтому прошлым вечером я и не заметила, что их так много. Рассмеявшись, он сказал, что это только начало. Когда вернутся коровы, будет гораздо хуже, потому что их молоко притягивает тысячи мух. Еще более назойливы москиты, которые появляются после дождей. Попив чая, я захотела наконец помыться. Захватив мыло, полотенце и чистое белье, мы отправились на речку. Лкетинга взял желтую канистру, чтобы принести маме воду для чая. Пройдя примерно километр по узкой тропинке, мы спустились к широкому руслу реки, по которому за день до этого проехали на «лендровере». По берегам росли огромные сочные деревья, но воды видно не было. Мы пошли вдоль высохшего русла, и за первым поворотом я увидела скалы. Здесь из песка бил маленький ручеек.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.