Белая лилия, или История девочки в немецком плену - [3]

Наконец послышались глухие удары. Это отряд спасателей-добровольцев пытался нас откопать. Прошло часа три, полных ужаса, стонов, криков. Не хватало воздуха.

Когда был проделан лаз, начали вытаскивать людей, которые могли самостоятельно двигаться. Я освободилась из рук старушки и увидела, что голова ее пробита, и она мертва.

Мне стало страшно, я кинулась к отверстию с громким плачем, и мужчины за руки вытащили меня. Я бегала вокруг спасателей и кричала: «Там моя мама! Спасите маму!» Побежала снова к дыре в завале, но меня оттащили. «Лучше покажи, где находился вход». Я показала, и они начали рыть.

Вскоре появилась дверь, ее с трудом открыли, и я увидела лежащую маму. Ее вытащили и осмотрели: ни ушибов, ни ран не нашли. Выяснилось, что она уцелела благодаря тому, что балки потолка бомбоубежища образовали над мамой пирамиду, которая и удерживала насыпь. А меня в тот день ценой своей жизни спасла старушка.

В конце августа 1941 года в город вошли немецкие войска. Первыми въехали на мотоциклах карательные отряды СС. Заселялись солдаты в те дома, где были запасы хозяйских продуктов. В тех дворах, где была какая-либо живность, они вытаскивали из сараев свиней, кур, гусей. Тут же во дворах на глазах хозяев отрывали птицам головы, свиней резали.

Нашлась одна, наша соседка, которая «верноподданнически» встретила немецких солдат хлебом-солью, но и в ее дворе повторилось, то же самое: вытащили откормленную свинью, зарезали ее и начали сооружать вертел. Хозяйка закричала от неожиданности, кинулась было к немцам, пыталась оттащить их от свиньи, но ее резко оттолкнули.

Она снова вцепилась в немца, который разделывал тушу свиньи. Тогда ее ударили автоматом, и она, наконец, замертво упала рядом со своей свиньей.

В нашем доме скотины не было, но в подвале, куда они заглянули, хранились завезенные дедом продукты. Немцы заняли большую горницу, а нам оставили маленькую комнатку. Один из немцев ткнул маму в живот: «kinder-partizanen»[1] — и захохотал.

Через две недели каратели двинулись дальше. Мы немного успокоились, но когда спустились в подвал, мама села на ступеньки и расплакалась: большая часть продуктов была съедена, осталось немного картофеля, крупы, репы и много красной свеклы.

Вскоре в город прибыли войсковые части. Они начали наводить свой, немецкий, порядок. «Ordnung, noch оrdnung»[2] слышали мы постоянно. Была создана брянская управа, в которой работали немцы, но в помощники брали из «местного населения». К нашему удивлению, многие шли работать к немцам по собственному желанию, но были и те, кого заставляли. Люди прятались, старались не попадаться на глаза оккупантам, но это не всегда помогало. На нужных специалистов в городе указывали те, кто уже работал в управе. В дом к ним приходили солдаты и уводили, а если кто-то сопротивлялся или отказывался, отправляли в гестапо, а потом расстреливали. Говорили, что гестапо наводит ужас не только на советских граждан, но и на немцев, в самой Германии.

Встаёт перед глазами ещё один страшный случай, после которого я изменила своё отношение к войне. Мы, дети, не сразу осознали весь ужас войны. Несколько малышей играли на дороге. Вдруг из-за поворота показались три танка. Дети бросились врассыпную, но одна маленькая девочка осталась на дороге. И мы увидели, как первый танк, продолжая своё движение, наехал на девочку. Раздался душераздирающий крик, но тут же стих. Мы в ужасе застыл. По распластанному телу девочки проехали и два других танка. Вместо девочки на дороге под разодранным платьем лежала кучка костей, мяса и крови. Внутри меня что-то оборвалось. Я оцепенела. В этот момент раздался крик матери девочки. Она встала на колени перед тем, что осталось от её дочери. Потом подняла руки к небу, воскликнула: «Господи! Как ты мог это допустить?» — и так застыла. Я подошла к ней, сняла с её головы платок, спокойно собрала на него останки девочки и подала их матери. Она прижала узелок к груди и, пошатываясь, ушла…

С этого дня я разучилась смеяться, плакать и перестала чего-либо бояться: немцев, бомбёжек, свиста пуль, изувеченных тел, крови, мертвецов. Похолодевшая и напряжённая внутри, я всегда была настороже. Я приняла войну со всеми её ужасами как данность, в которой приходилось не просто жить, а выживать.

В декабре 1941 года, в наш дом вселились немецкие офицеры-танкисты. Из наших запасенных продуктов и их пайков мама должна была готовить для них.

Маме было с каждым днем всё тяжелее — приближался день родов. Рядом с мамой не было никого, кто бы мог ей помочь при родах. 22 декабря 1941 года, я крепко спала, а проснулась от того, что мне под бок что-то положили. Открыв глаза, я увидела маму, она приложила палец к губам и тихо сказала: «Это твой братик, его зовут Эдик». Она ни разу не крикнула, сама зубами перегрызла пуповину. Мою маму до войны все наши знакомые считали изнеженной, слабой женщиной — она боялась мышей, насекомых, не переносила боль. Но тогда именно эта «неженка» проявила недюжинную силу воли, мужественно перенесла все невзгоды.

Утром мама стала, как обычно, готовить еду офицерам. Она надеялась, что немцы не заметят появления ребенка, но вдруг Эдик громко заплакал.