Белая лилия, или История девочки в немецком плену - [13]

Новый начальник завел строгие порядки, усилил охрану лагеря, заставил детей старше восьми лет работать на заводе, за каждую провинность подвергал пленных наказанию и сажал в карцер.

Через несколько дней в барак пришла надзирательница и сказала, что пришла фрау Анна: «Беги скорей, пока нет начальника». Фрау Анна передала мне два узелка.

Обняв меня, она со слезами рассказала, что начальник лагеря запретил ей воспитывать русских детей. «Если ты хочешь воспитывать детей, — сказал он мне, — то возьми немецкого ребенка. Сейчас много немецких сирот». Фрау Анна расплакалась: «Я очень привязалась к тебе и буду время от времени приходить к вам, помогать, чем смогу».

Надзирательница предупредила, что скоро вернется начальник. Поцеловав меня, фрау Анна быстро ушла. Она еще несколько раз приходила.

Но однажды в тот момент, когда она подошла к воротам лагеря и разговаривала с надзирательницей, из своего кабинета выскочил начальник лагеря.

Увидев меня рядом с воротами, ударил меня по лицу и, дернув за руку, подтолкнул к бараку. Я побежала, на ходу оглядываясь. Начальник лагеря продолжал кричать, а фрау Анна стояла, опустив голову.

Еще раз оглянувшись, я увидела, как она понуро уходит. Больше мы ее не видели. Надзирательница рассказала, что начальник лагеря обещал фрау Анне сдать ее вместе со мной в гестапо, если она еще раз появится около лагеря.

Позже, когда наш лагерь освободили, мы пытались ее найти. Я хорошо помнила дорогу к дому фрау Анны, но там мы нашли одни руины, которые остались после прямого попадания бомбы.

Глава двенадцатая. Последние месяцы плена

Даже после исчезновения фрау Анны, начальник лагеря не оставлял меня в покое. Так как мне уже исполнилось восемь лет, он отправил меня работать на завод: чистить паровозные топки от сажи. Работа была очень тяжелой и опасной для здоровья: лопатками дети должны были счищать со стен топки паровоза накопившуюся от сгоревшего угля сажу.

Никаких защитных средств не выдавали. Я уже через две недели стала кашлять и отхаркивать сажей. Увидев это, мама испугалась и решила пойти на хитрость. Утром, когда солдаты пришли в барак выгонять пленных на работу, она накрыла меня матрасом и сказала, чтобы я лежала тихо. Хитрость удалась.

Солдаты выгнали всех на улицу, а меня под матрасом не заметили. Так прошло несколько дней. Но на заводе заметил мастер-немец, что не хватает детей. Один солдат зашел в барак с собакой, которая обнюхивала все нары. Собака быстро нашла мальчика лет двенадцати, который прятался под нарами.

И приблизилась к нашим нарам. Я почувствовала ее дыхание и замерла. Матрас приподнялся, и я увидела прямо перед своим лицом раскрытую собачью пасть с огромными клыками. И пес и солдат молча, смотрели на меня. А я, маленькая, худенькая, испуганно смотрела на них.

Минуты две длилась немая сцена. Солдата кто-то окликнул, он опустил матрас, взял собаку за ошейник и ушел. Я выпрямилась под матрасом, и выдохнула: опять осталась жива. Видимо, у меня был такой жалкий вид, что и солдат и собака пожалели меня.

На другое утро в барак вошел тот же солдат с собакой. Он подошел снова к нашим нарам и поднял матрас. Я ему даже улыбнулась, солдат, к удивлению, ответил улыбкой, однако прижал палец к губам и положил кусочек хлеба. Собака зарычала, но солдат дернул ее за ошейник и ушел вместе с ней. Овчарка даже на прощанье лизнула меня в лицо.

А новый начальник лагеря продолжал свирепствовать. Каждый вечер на площадь сгоняли уставших, проработавших 12 часов пленных и устраивали наглядные экзекуции: одних провинившихся сажали в карцер с мокрыми каменными стенами, где был холод и клопы. Других избивали нагайками — такими резиновыми плетьми, на концы которых привязывались металлические гайки. При ударе кожа сразу же лопалась.

После такого наказания человек несколько дней не мог сесть, а шрамы оставались на десятки лет. Как, например, у меня.

Кроме того, узнав, что дети пользуются проделанным в проволочном ограждении лазом, начальник поменял время подачи электроэнергии и стал наблюдать, что будет.

Я норовила первой пробраться через проволоку. И в этот раз я быстро побежала, но заплакал мой брат Эдик, я вернулась к нему и стала успокаивать его. Вдруг раздался крик. Я обернулась и увидела, как два мальчика повисли на проволоке, их руки сразу же стали черными, обгоревшими.

Из-за угла вышел начальник лагеря и тряхнул проволоку. Трупы мальчиков свалились к его ногам, лица их тоже были черными. Я вместе с братом спряталась в бараке.

Я так хотела, чтобы этот ужасный человек так же, как мальчики, почернел от проволоки, за которую он продолжал держаться! Но нет! Я слышал его громкий голос, значит, он был жив и здоров…

Мы с братом легли на верхние нары, укрылись одним одеялом. Я лежала, а перед глазами рисовались разные картины смерти начальника лагеря. Поздно вечером пришла мама, ей уже кто-то рассказал о случившемся. Она сначала меня обняла, а потом стала ругать и кричать, чтобы я не смела больше никуда ходить, чтобы все время сидела в бараке.

Через несколько дней мы узнали, что наш лютый начальник погиб при бомбежке. Ура! Теперь я свободно могла ходить по территории лагеря. Но через проволоку ходить уже не решалась.