Белая лебеда - [40]

— Из уркачей в шахтеры? Что-то не верится, — усмехнулся Дмитрий и усадил Таньку на стул.

— Нет уж, Димочка, ты это грубо сказал! — вступилась за Леньку И на, и это неприятно задело меня. Как она может его защищать? Ведь это он влез в окно на кухне и напугал ее! Неужели она не узнала его? А может, узнала, и ей нравится вот так, чтобы за ней все бегали!

Эта страшная догадка и удерживала меня от мести Леньке, хотя втайне уже решил: попадется Соска под горячую руку, и я тот вечер ему припомню.

— Сорную траву с поля вон! — жестко произнес Дмитрий и насупил брови. — Таких как ты, Соска, я бы и на пушечный выстрел не подпустил бы к Новому Городу. Тогда и не заведется паршивая… Но я не об этом хотел сказать…

— Хватит! — крикнула Инка. — Я не могу больше! Знаешь, кто ты? Сказать? Хочешь?

— Интересно узнать, — странно улыбаясь, проговорил Дмитрий и взял девушку за руку.

Она злилась, но не могла сопротивляться его напору.

— Ты!.. — она задохнулась и почти выкрикнула: — Ты позер!

Неожиданно она всхлипнула, закрыла лицо руками и, как была в платье и в туфлях, выскочила в коридор, и тут же хлопнула наружная дверь. Я догнал ее на улице. Она белела на темноватом снегу, обманчиво рыхлом, будто притаившемся перед гибелью. Ступишь неосторожно и провалишься по колено, а там до жути холодная вода.

Ина брела, не замечая дороги, плакала, что-то громко говорила, размахивала руками и до обидного совеем не замечала меня. И провалилась в канаву чуть не по пояс.

Я расстелил на пригорке свое пальто, которое прихватил, усадил Ину, снял чулки и выжал воду. Разыскал туфли.

— Мне холодно, — хныкала она.

Я долго и без устали растирал ее ноги, согревал своим дыханием руки и радовался выпавшему случаю побыть с ней, а яркая и безжалостная луна тревожно мелькала в рваных, несущихся облаках. Я завернул свою Инку в пальто и понес домой. Она обняла меня за шею, доверчиво прижалась.

— Один ты у меня, Кольча, — сквозь слезы бормотала девушка. — Самый верный… Надежный…

В ту минуту я был счастлив.

Я осторожно и бережно донес Инку до кухни и, опуская на лавку, грохнул ведром. В доме сразу зажегся свет. На крыльцо босиком выскочила Зина в коротенькой рубашке, а за нею — Володя с кочергой в руке. Я позвал Зину, вскоре пришла мама.

Повязывая голову белым платком и одергивая широкую байковую кофту, мама приказала мне поставить на плиту ведро с водой, а Зине — чугунок с картошкой в мундире. И захлопотали вокруг Ины. Они парили ей ноги в горячей воде с травами, заставили подышать паром картошки, покрыв голову шалью из козьего пуха.

Улучив момент, Зина подмигнула мне. Она давно изводила меня Инкой, прочила ее в невесты. Девушку любили в нашей семье. Если она прибегала, чтобы спросить расписание уроков, мама не знала, куда ее посадить, чем угостить.

Но вот мы остались одни, и она глухо спросила из-под шали, верный ли я ее друг? «Что за вопрос?» — «Тогда сходи за ним». «Это еще за кем?» — «Ясно, что за Димкой». Я разозлился. «И не подумаю!» — «Тогда ты не друг мне».

Я почти застонал от обиды, до хруста в суставах сцепил руки и потряс ими над склоненной Инкиной головой.

У Димки все еще танцевали. В коридорчике я разыскал Инкино пальто с вытертым цигейковым воротником, жадно вздохнул. «Белая сирень». Эти же духи любила наша цыганистая Алина.

Я вызвал его в коридор, сунул пальто в руки и глухо сказал:

— Неси… Она в кухне у нас… Чего стоишь? Если ты сейчас же не пойдешь…

— Что за угрозы, Кольча? — на миг насупился Димка. — С Инкой я как-нибудь сам разберусь. — Он заглянул в комнату. — Эй, други-соратники, сходим поищем Инку.

Конечно, я мог бы сграбастать Дмитрия и так тряхнуть, что его голова замоталась бы как привязанная. Мотнуть и сказать:

— Ты что же, капитан, издеваешься?

Но я промолчал. За столом остались я да Танька.

— Не везет нам с тобой, Кольча, — невесело вздохнула она.

С волнением вглядываюсь в Димины закорючки, с трудом разбираю отдельные слова, расшифровываю слова, сокращения. Выходит, он тоже мучился, ошибался и раскаивался?

«…18.09.40. Как-то с Кольчей проходили мимо «гадючника» Гавриленкова и услышали баян отца. Крыльцо облепили пьяные мужики и, затаив дыхание, слушали надрывающую душу песню…

Мама где бойкая, а вот с отцом… За что любила? За песни? За безумные глаза и оскал, когда он передыхает после куплета?..»

Через неделю после того случая Димин отец пошел на очередную гулянку и… с концом. Забрел в чужой двор, его и тюкнули обушком. Не то за вора приняли, не то за хахаля. Остался Дима вдвоем с матерью. Она стирала холостым шахтерам, пуховые платки вязала, тем и перебивались.

Я обратил внимание на то, что записи начинались раньше. Случайно пропустил несколько страничек.

«…27.12.40. Кольча поссорился с отцом, бросил школу и уехал в Ростов, поступил в кинотехникум. Ну, не дурень ли?

— Кино крутить? — возмущался Егор Авдеич. — Сам с усам? И ладноть! Живи как знаешь… Только чего ты знаешь?

И все-таки Егор Авдеич любит Кольчу. В его упрямстве что-то есть. Не скажешь про него, что ни рыба, ни мясо. Силища! В городском парке прошлым летом на нас человек пять напали. Как же! С их девчонками станцевали! Кольча так раскидал их, что они едва ноги унесли. Я сразу ничего и не понял. Оказывается, его брат Владимир знал приемы самбо и показал Кольче. И какой скрытный.