Белая колоннада - [3]

Накатова плохо сдерживала свое волнение, приветствуя Лопатова.

Она говорила нервно о том, что она очень устала, что огорчена смертью дяди и болезнью тетушки.

Она старалась не смотреть на Лопатова, потому что ее смущал пристальный, влюбленный взгляд его темных глаз.

Он был очень красив и эффектен с густыми темными усами над полным красным ртом.

Фигура у него была сильная, высокая, пожалуй, немного полная, и от нее веяло здоровьем и силой.

— Ну, теперь вы отделались от ваших скучных дел? — спросил он, ласково улыбнувшись и сверкнув своими белыми зубами.

— Если хотите, я еще долго от этого не отделаюсь. Тетя теперь так одинока, она совсем растерялась, и мне придется посвящать ей очень много времени.

— Это не весело.

— Ах нет, я очень люблю тетю, и мне не трудно похлопотать для нее.

Накатова старалась убедить себя, что ей жалко тетку, и, досадуя, что она ею тяготится, заговорила, чтобы разжалобить себя:

— Она ужасно одинока и притом больна. Хорошо, что я, возвращаясь с кладбища, догадалась ее привезти ко мне, — бедняжка могла бы умереть по дороге домой… Ах, кстати, вы не знаете, что это за здание где-то там, в том quartier[3], где Ямская… Великолепная колоннада, с мраморной широкой лестницей.

— На какой улице?

— Не знаю. Мы ехали очень быстро и, кажется, два раза повернули, пока приехали на Ямскую.

— Я редко бывал в этих местах, мне бы, наверное, бросилась в глаза эта колоннада, но я ничего подобного не помню.

— С улицы — это небольшой деревянный дом, колоннада в глубине двора.

— Странно… но почему вас это так занимает? — рассмеялся он.

— Право, не знаю… Это было так красиво: освещенный солнцем белый мрамор… — она вдруг замолчала и растерянно взглянула на него.

Освещенный солнцем? Но день был туманный… шел мелкий дождь.

Но она ясно видела, что колоннада была освещена солнцем, она видела голубое небо над красивым портиком. Что за чушь! Неужели ей это показалось?

Конечно, показалось.

Но что показалось? Само здание или это освещение?

Конечно, освещение — само здание она видела ясно.

— Мне бы хотелось узнать… Впрочем, все это пустяки… Скажите, вы тогда были на «Лоэнгрине»? Какова была публика?

— Не знаю, я не был, — улыбнулся он опять своей широкой улыбкой, — я отдал ложу товарищу.

— Почему? — спросила она и сейчас же упрекнула себя.

Конечно, он ответит: «Потому что не было вас».

— Потому что не было вас, — действительно сказал он значительно.

— Ах, какие пустяки! — пожала она плечами и приказала подавать чай в столовую.

Проходя по темной зале, он схватил ее руку и крепко прижал к губам. Она выдернула руку и сделала вид, что рассердилась, в душе сознавая, что рассердилась бы больше, если бы он этого не сделал.

В столовой, в присутствии лакея, разговор шел о пустяках, но его взгляды были так красноречивы, а ее лицо так пылало!

— Вы не сердитесь на меня за мою дерзость? — спросил он, когда лакей вышел, и тут же опять повторил эту дерзость.

На этот раз она не выдернула руки, взволнованная, счастливая, чувствуя, что ее голова приятно кружится.

Как в полусне, слушала она его слова.

Он говорил о любви с первого взгляда, о том, как он измучился, не решаясь заговорить об этой любви.

Она подняла на него глаза и засмеялась счастливым смехом, ей не хотелось слов, ей хотелось поцелуев, но вошел лакей, и он опять заговорил о безразличных вещах.

Ей хотелось послушать страстных речей на свободе, чтобы никто не мешал, ей хотелось, чтобы ее обняли и поцеловали, хотелось возвратить эти поцелуи, но она, конечно, не решалась даже услать лакея, и они чинно сидели за накрытым столом в большой, торжественной столовой.

Лопатов заговорил было по-французски, но она поспешно шепнула, показав бровями на лакея: «Он понимает».

— Отошлите его.

— Неловко.

— Милая…

— Семен, вы можете идти, — сказала она смущенно.

Она всегда отсылала Семена совершенно   спокойно, даже когда у нее сидел одинокий гость, но сегодня ей показалось, что Семен усмехнулся в свои седые бакенбарды, хотя тот никогда бы себе этого не позволил, а в данном случае если и удивлялся, то только тому, что Екатерина Антоновна так долго не говорит ему: «Вы можете идти».

Едва Семен вышел, Лопатов быстро встал и, подойдя к Накатовой, взял ее за голову.

— Бога ради… прислуга может войти… — начала было она, но он зажал ей рот поцелуем. Она подняла руки и, закинув их ему на плечи, сама тесно прижалась к нему.

— Маша, — сказала Екатерина Антоновна, когда горничная раздевала ее, — я выхожу замуж.

Маша радостно взвизгнула и поцеловала ручку барыни.

На другой день Лопатов явился с букетом.

Накатова приняла его уже в своем кабинете.

Они сидели, прижавшись друг к другу, на диване и, смеясь, составляли список приглашенных. Свадьбу решили отпраздновать перед масленицей. Лопатов выражал досаду на такую проволочку, но Накатова уверяла, что так «приличнее», да и до рождественского поста они не успеют устроиться.

Это его нетерпение трогало Накатову. Она огорчалась только, что он не может получить отпуска, им не удастся поехать за границу. После свадьбы ей хотелось бы провести весну и часть лета где-нибудь в Италии, с ним вдвоем.

— Как жаль, что мы не можем уехать на всю весну и лето. Как бы было это хорошо, — воскликнула она. — Я бы снова взглянула на все милые, знакомые места с тобою вместе, обошла с тобой картинные галереи…