Белая горница - [2]

Вот почему с большим трудом проглотил Крень ложку кулеша. Пшенка застряла в горле комом, потом с трудом докатилась до желудка. Нервный пыл еще не покинул Мишкину душу. Полежав с минуту у огня, Крень почувствовал, как подкралась к нему трехдневная усталость и сжала сначала горло, разодрала-раздвинула рот в жаркой зевоте, так что брызнули слезы.

Поднимаясь, заметил Юлькин любопытный взгляд. И внезапную ласковость Крень почувствовал к ней, вернее, это была жалость: совсем еще девка, и силы у нее, как у молодой оленихи-сырицы, вот продрогнет и сломается разом.

— Ты ешь, Юлька, на мой рот не гляди. Узкий он на еду. Поешь сала, от него в животе тепло.

— Работой сыта, — ответила Юлька.

Ей было зябко и неуютно. Разговор заводить не хотелось, даже языком шевелить тяжело. И Креню говорить было лень. Он постоял в лодке, послюнявил палец — было полнейшее затишье, и только легкое касанье воздуха с моря означало, что ветер пошел на полуночник.

Юровщик подумал, что такая теплынь, да посередке зимы, не к добру: как бы не пал шторм. Но сон пересилил тревожные мысли. Засыпая, еще слышал глуховатый голос Миньки:

— Притомился хозяин. Натуристый он человек, власти бы ему поболе.

— Опоздал, кажись, — ответил кто-то.

— Старик знал, куда посылать. Ишь, зверя навалено, как из пропасти…

— А бают, что старый Крень с ведьмой на островах любился и от нее корень приворотный имеет.

— А и то правда, — опять встрял в разговор Минька. — Мне сказывали старики, что на Новой Земле русалка похаживала. И был на промыслу Ондрей с Золотицы, мужик-от справный и на гитаре от скуки играл. Вот и запохаживала русалка и тискать Ондрея стала. Однове парень ухватил ее, и стали они жить, как мужик с бабой, и ребятеночек у них появился. Потом весна настала, и домой они запоходили. Тогда кормщик посоветовал Ондрею: мол, ты, паря, виду не оказывай, а за скалу прячься, там мы тебя и подберем. А русалка-то, видать, палась умом, что парень на омман пойти может. В избе его поджидат, а Ондрея нет. Выскочила она, значитсе, на берег с робеночком в руках, а корапь уже в море. Она робеночка-то руками дерг и одну половинку свись в море. Хотела, видно, на палубу закинуть, да промашку дала. Одна кровиночка, крохотно пятонышко, на досках осталось, и стало корапь пружить-обворачивать. А кормщик, дед мой двоюродный, Григорий Яковлевич, проходной мужчина, смекнул, что у девки ведьмины чары, и стесанул пятонышко топором. И сразу корапь выпрямило, и волна на утишку пошла, а то спасу не было…

Тут неожиданно заскрежетало за ближними ропаками, ухнуло, видно, сжало льдину, и разрезала ее трещина. Что-то тоненько засвистело, ледяная крупка ударила в лицо Юльке, и она еще глубже упряталась в совик.

— А до тебя, Миней Григорьевич, видать, не палась такая девка, вот и ходишь в бобылях? — подзадорили рассказчика мужики и, знать, задели за больное, потому что Минька грустно сказал:

— Такую бы девку не упустил. Не-е-е…

Тут полуночник вдруг рванул с такой силой, что сразу загасил и костер, и звезды. Стало трудно дышать, ветер забил горло. Минька, почувствовав беду, бросился к лодке, откинул в сторону шкуры и закричал в самое ухо Креня:

— Хозяин, пропадаем!

Заряд ветра быстро привел Креня в чувство. Юровщик лихорадочно размышлял: раз ветер с океана, скоро начнет крушить льды, но правее, в полверсте, есть несяки — огромные горы льда, которые осели на отмели, и ничто не сможет сдвинуть их — там и спасение.

Двоюродник Федор Таранин, обхватив Креня могучими руками, кричал в ухо:

— Бросать зверя надо, а то все погнием.

— Врешь, — зло ответил юровщик. — Я те дам, выбросим. Ишь, чего удумал.

Столько лет ждал Крень такого случая, чтобы разом отдельно от отца встать на ноги, а тут балаболка пустая что советует.

— Пальцем не дам зверя тронуть.

Михаил резким тычком в лицо повалил Федора. Уж на что крепок был тот, но перед Кренем грудь не поширил, смолчал, кулаки вперед не пустил. И остальные сделали вид, что ничего не случилось, увязывали поклажу. Крень встал в скулах карбаса, Юлька впряглась в корму, но юровщик жесткой рукой схватил ее за локоть и притянул к себе.

— За лямку держись, не потеряйся. Побегли к несякам.

Сначала карбас рванули лихо, полозья-крени вроде и не липли к запорошенному снегом льду, но ветер быстро умерил прыть, заставил споткнуться, осесть на передышку. Так понятливый конь трогает тяжело груженный воз, но, сделав несколько усердных шагов, останавливается и виновато смотрит на хозяина.

— Поднажмем, братцы! — просительно прокричал Крень. — Ну что разлеглись, как коровы? — и пнул ногой двоюродника. — Погибели захотели?

— Сдохнем с поклажей, бросать зверя надо, — еще упрямей отозвался Федор, но, влекомый страшной Креневой силой, был буквально поднят на ноги и невольно, побежал вместе со всеми.

До несяков оставалось шагов двести. Вон они уже виднеются сквозь странные желтые вспышки пурги. И тут могучие руки заподнимали лед под ногами, стало трудно бежать. Крень, упираясь из последних сил, подхватил карбас: жилы на шее набухли, ребра прогнулись под лямкой, он хрипел и мучительно стонал, как загнанный конь. И вдруг Минька закричал, раскидывая руки. Едва Крень, вынырнув из лямки, прыгнул вперед, подхватив Юльку, как огромный ледяной гриб поднял вверх лодку и людей. На Мишкиных глазах все исчезло в волнах, потом странная сила еще раз показала лодку уже вверх килем. Почти рядом вынырнула голова Минея, он почему-то не кричал, не тянул руку за помощью и был накрыт волной.