Белая гардения - [6]

Генерал движением головы пригласил меня сесть рядом с ним; он поставил перед собой чернильницу и взял кисточку для написания иероглифов. Окунув кисточку в чернила, японец принялся выводить на бумаге изящные знаки хирага-ны. Некоторые значки были мне знакомы, мы стали проходить их в школе, когда в город пришли японцы. Правда, позже они решили, что проще будет не учить нас, а просто-напросто закрыть школу.

— Аня-чан, — сказал генерал на ломаном русском. — Я учить тебя японские буквы. Тебе нужно научиться.

Я наблюдала, как ловко он выводит иероглифы, обозначающие слоги. «Та», «чи», «цу», «те», «то»… Его пальцы двигались так, будто он рисует, а не пишет, и я смотрела на эти руки как завороженная. Кожа у него была гладкая и безволосая, ногти чистые, словно отбеленная галька.

— Вам должно быть стыдно за себя и свой народ! — неожиданно закричала мать, выхватывая свиток из-под рук генерала.

Она попыталась порвать его, но бумага была упругой и прочной. Поэтому она скомкала свиток и швырнула в угол. Бумажный ком с шумом покатился по полу.

Я ойкнула, мать посмотрела на меня и осеклась. Она дрожала, однако не только от возмущения, но и от страха перед тем, чего могла стоить нам ее несдержанность.

Генерал с безучастным лицом продолжал сидеть, положив руки на колени. Я не могла понять, то ли он рассержен, то ли просто задумался. Кисточка лежала на татами, и под ней расплывалось чернильное пятно, похожее на рану. Через какое-то время он запустил руку в рукав кимоно, извлек оттуда фотографию и протянул ее мне. На снимке я увидела женщину в черном кимоно и девочку с завязанными на макушке волосами. Ее темные глаза походили на глаза оленя. Судя по всему, она была примерно одного возраста со мной. Женщина смотрела немного в сторону. Ее волосы тоже были стянуты в пучок, а поверх закрашенного белилами рта узкой полоской выделялись нарисованные губы, но это не могло скрыть их природную полноту. Выражение красивого лица казалось серьезным, но что-то в повороте головы выдавало совсем другое настроение, будто мгновение назад ее рассмешили, но это не попало в кадр.

— Я оставить дома в Нагасаки маленькая девочка с матерью, но без отца, — сказал генерал. — И ты маленькая девочка без отца. Я должен о тебе заботиться.

С этими словами он поднялся, поклонился и вышел из комнаты. Мы с матерью, разинув рты, остались на месте, не зная, что и подумать.

Каждый второй вторник на нашу улицу приходил точильщик ножей. Это был старый русский с лицом, покрытым сеточкой морщин, и печальными глазами. У него не было шапки, поэтому он согревал голову тем, что наматывал на нее какие-то тряпки. Санки с прикрепленным к ним точильным колесом тянули две немецкие овчарки, и, когда мать и соседи собирались в очередь, чтобы наточить свои ножи и топоры, я играла с собаками. В один из вторников Борис подошел к моей матери и шепнул ей, что наш сосед, Николай Боткин, пропал. На секунду лицо матери окаменело. Потом, тоже шепотом, она спросила:

— Японцы или коммунисты?

Борис пожал плечами.

— Позавчера я видел его в парикмахерской в старом квартале. Он слишком много говорил. Начал, понимаете ли, рассказывать, что япошки проигрывают войну и скрывают это от нас. На следующий день, — понизив голос, произнес Борис, — он исчез. Как будто и не было никогда. Его подвел слишком длинный язык. Невозможно угадать, на чьей стороне человек, который сидит рядом с тобой. Даже некоторые русские хотят, чтобы победили самураи.

В этот миг раздался громкий крик «Ка-за-а-а!» и распахнулись гаражные двери. Оттуда выбежал человек. Он был совершенно голый, если не считать повязки на голове, которая была натянута на самые брови. Только когда он плюхнулся в снег и принялся радостно барахтаться в нем, я поняла, что это генерал. Борис попытался закрыть мне рукой глаза, но в щели между пальцами я видела съежившийся член генерала, болтавшийся между ног. Я была поражена.

Ольга хлопнула обеими руками по коленям и согнулась, залившись смехом, но остальные соседи с разинутыми от удивления ртами молча наблюдали за происходящим. Мать же, заметив внутри гаража, который стал для нее священным местом, бочку с водой, из которой валил пар, вскрикнула. Такого она перенести не могла. Борис опустил руку, и я наконец повернулась к матери. В ту секунду она была такой же, как до смерти отца: горящие щеки, сверкающие глаза. Она бросилась во двор, на бегу хватая лопату. В свою очередь генерал сначала посмотрел на бочку, потом перевел взгляд на мать, будто ожидал, что она сейчас начнет восторгаться его оригинальным изобретением.

— Как вы смеете! — гневно закричала она.

Улыбка исчезла с лица японца, но было видно, что он не понимает, чем вызвано ее недовольство.

— Как вы смеете! — снова крикнула она и ударила его по щеке черенком лопаты.

Ольга поперхнулась, но самого генерала, похоже, не волновало, что за бунтом моей матери наблюдают соседи. Он не сводил с нее глаз.

— Это одна из тех немногих памятных вещей, которые у меня остались, — задыхаясь, сказала мать.

Лицо генерала побагровело. Он встал и, не проронив ни слова, направился в дом.

На следующий день генерал разобрал бочку и отдал нам доски для печи. Он убрал татами и вернул на место турецкие ковры и половики из овчины, которые отец когда-то выменял за золотые часы.