Белая береза - [70]

Вскоре сюда же подошли крытые брезентами двенадцать тяжелых немецких повозок, захваченных на лесной дороге. На первой повозке, погоняя вожжами куцехвостых рыжих коней, сидел Семен Дегтярев — весь грязный, но веселый, разгоряченный, как от вина. Проворно соскочив с повозки у крыльца штабной избы, он закричал, подбирая вожжи:

— Принимай, дружки, мой пай!

— О, Семка! — шагнул с крыльца Умрихин. — Жив, Сема?

— А ты помер? — съязвил Дегтярев. — Принимай!

— Чего принимать-то! Где?

— Ослеп? Вон, на повозке!

На повозке, связанный веревкой, лежал немецкий офицер в темном прорезиненном плаще и в каске.

— О, — подивился Умрихин. — Не их ли ротный?

— Точно! С крестом! — хвастливо объявил Дегтярев подбегавшим солдатам, по-хозяйски разнуздывая коней. — А вот, поди ты, очумел от страха, идти не может! Офицер, а жилка слаба! Не дюжит!

Капитан Озеров попросил комиссара Яхно заняться всей подготовкой к выступлению из Сухой Поляны, а сам отправился допрашивать захваченного в плен командира немецкой роты.

…Дней пять назад пехотный полк, в котором служил обер-лейтенант Митман, был снят с передовой линии, где он безуспешно вел наступательные бои, и отведен в тыл на отдых и пополнение. Но отдохнуть и здесь не удалось, хотя Рудольф Митман крайне нуждался в этом: в последнее время он ощущал большой упадок сил и тяжелое расстройство нервной системы. Вчера ночью близ пункта, где расположился полк, произошел взрыв большого артиллерийского склада. Через несколько минут после того, как расплескался в осенней ночи грохот взрывов, командир полка, старый полковник фон Гротт, вызвал к себе обер-лейтенанта Митмана. Полковник приказал немедленно выступить с ротой на поиски небольшой "банды", которая нанесла такой огромный ущерб немецкой армии.

— Vernichten![9] — кратко приказал фон Гротт.

По следу, найденному собаками, рота Митмана двинулась в путь. Темной ночью на мерзлой земле немцам не удалось заметить никаких признаков того, что они движутся не вслед за маленькой группой, а за колонной. Обер-лейтенант Митман, хотя и чувствовал себя больным, был уверен в успехе своей неожиданной и, как он думал, пустяковой экспедиции.

И вдруг — внезапный и полный разгром. И где? Не на передовой линии, а на территории, сплошь занятой немецкой армией, где, казалось бы, русский ветер должен был бояться шевельнуть волосы на его голове. Вокруг — тысячи немецких войск, а он, Рудольф Митман, в плену у русских. Не сон ли это?

Когда Рудольф Митман немного пришел в себя, в избе уже не было ни его солдат, ни того грузного русского офицера, который пытался говорить с ним на чистом немецком языке. Лишь у порога мирно стоял одинокий молчаливый часовой. Тяжело дыша, Митман поднялся с пола, глянул в окно. Молоденькая березка, стоявшая в палисаднике, точно на посту, замахала на него голыми ветками. За околицей деревеньки раздался винтовочный залп. Это был прощальный залп озеровцев над могилой товарищей, погибших в бою у Сухой Поляны, а Митман решил, что русские расстреляли остальных его солдат, попавших в плен, и что ему тоже осталось жить недолго, — и с Рудольфом Митманом случился припадок истерии.

Капитану Озерову, когда он вернулся с похорон, очень долго не удавалось заставить пленного отвечать спокойно, связно и толково. Обер-лейтенант Рудольф Митман то дергался всем телом на лавке, то вскакивал и, становясь перед столом, за которым сидел Озеров, начинал выкрикивать что-то бессвязное, тараща в потолок закровеневшие глаза, обдирая с мундира Пуговицы.

— Садитесь и успокойтесь, мне нужно разговаривать с вами, — сказал Озеров пленному по-немецки, выбрав минуту, когда тот мог слышать его. Очень плохо, господин офицер, иметь такие нервы на войне. Успокойтесь. Если угодно, выпейте воды.

— Я сражался в Бельгии! — для чего-то выкрикивал Митман. — Я был в Греции!

— А здесь Россия, — сказал Озеров. — Так?

— О-о, Россия! — застонал Митман, падая на лавку, дергаясь, стуча о подоконник взлохмаченной головой. — Будь проклята! Эта страна… Такая страна! Такой народ!

— Народ у нас такой, — подтвердил Озеров. — А вы не знали? Не думали, что он такой?

— Я ничего не знал! Ничего! — закричал Митман, вскидывая на Озерова одичалые, кровавые глаза. — Полковник фон Гротт сказал ночью, что это банда! Он обманул меня! — Он опять вскочил, заметался перед столом. — Будь все проклято! Все! Все! И поход и армия! Зачем мне все? Я ничто! — Он начал хвататься за погоны, пытаясь их сорвать. — Вот! Нет больше обер-лейтенанта Рудольфа Митмана!

Озеров пристукнул по столу обоймой из пистолета.

— Не срывать! Вы — офицер, да?

— Да, я офицер германской армии!

— Садитесь! И выпейте воды! — резко приказал капитан Озеров. — Плохой вы офицер. Как же вы собрались воевать, если не уважаете свои погоны? Пейте!

Захлебываясь, Митман выпил стакан воды. Затем спросил тихо и удивленно:

— Вы не расстреляете меня?

— Нет, — ответил Озеров твердо.

— Да? Это верно?

— Это слово советского офицера.

— О-о! — застонал Митман и вдруг закричал облегченно, полной грудью, хватаясь руками за край стола. — Я верю! Верю! Ваше слово…

— Встать!

И когда Рудольф Митман успокоился окончательно, капитан Озеров заявил резко: