Белая береза - [149]

— Что они мечутся так?

Раненый замигал, разглядывая ее лицо.

Лена особенно утвердилась в своих мыслях с той минуты, когда обратила внимание на Озерова. Командир полка, не в пример другим, был очень спокоен. Он не суетился, а стоял в маленькой, до колен, траншейке и неторопливо осматривал в бинокль поле боя. Закончив осмотр, он заговорил с комбатом Шаракшанэ; да, он говорил отрывисто, резко и громко, но иначе и нельзя было говорить: часто мешали близкие разрывы снарядов — противник начал обстрел потерянной высоты.

Указывая вправо, в сторону продолговатой рощицы, Озеров сказал Шаракшанэ:

— За правым флангом смотри в оба!

— Вот этот лесок тоже подозрителен…

— Да, туда выдвинуть две пушки… А здесь?

— Подождем немного!

К Озерову подошел красный, разомлевший, словно только что из бани, коренастый капитан средних лет — это был начальник артиллерии полка.

— Где твои пушки? — резко спросил его Озеров.

— Сейчас будут, товарищ майор!

— Смотри, не зевай! — погрозил Озеров.

— Да вон они, идут!

— Занимай позиции! Быстро!

Тут же подошел гвардии майор Руденко.

— Ну как? — спросил он. — Воюем?

— Видишь, овраг мешает!

— Ничего, возьмем! Теперь возьмем! — горячо воскликнул Руденко. — Да, брат, на этот раз здорово вышло! Ты был прав, совершенно прав!

— Гляди, как бы из этой рощицы не ударили, — предупредил Озеров. Очень подозрительна.

— Учтем, товарищ майор, учтем!

— Где твой эн-пе?

— Вон у той березы! Ну, я пошел!

Оставшись один, Озеров расстегнул ворот полушубка, обтер вспотевшее лицо платком и, к удивлению Лены, попросил у молоденького солдата с автоматом и вещевым мешком за спиной чаю. Петя Уралец достал термос. Обжигаясь, поглядывая на поле боя, Озеров жадно начал пить из кружки густой, как деготь, чай. И Лена окончательно убедилась, что Озеров ведет себя благоразумнее всех на высоте.

— Не больно? — спросила она раненого, закончив перевязку.

— Значит, зря мечутся? — спросил раненый в свою очередь.

— Да, конечно! Вон майор, видите какой?

Майор Озеров вдруг швырнул кружку с чаем в сторону, вскочил на бруствер траншейки и, оборачиваясь назад, закричал во весь голос:

— Володя, сюда! Живо!

Шаракшанэ рядом перемахнул траншею.

— Видишь? Давай к Юргину еще взвод! Живо!

Кое-как вытащив упрямых собак и лодочку из траншеи, Лена увидела, что с левого склона высоты к оврагу, перегоняя друг друга, с криками бегут наши стрелки, — и вдруг почувствовала озноб во всем теле. Ее испугала не столько внезапная перемена в поведении Озерова, сколько его приказ дать Юргину подкрепление. "Юргин? Он здесь?" — с тревогой подумала Лена. Только теперь, узнав, что Юргин у оврага, она отчетливо поняла, что там идет тяжелый бой, — почему-то ей казалось, что тот Юргин, которого она узнала сегодня на заре, может быть только там, где сражаться особенно тяжело.

Увидев лицо Лены, Озеров сказал:

— Вот теперь идите.

— Только осторожнее, — посоветовал ей Шаракшанэ.

— Теперь ей не надо этого говорить, — заметил Озеров, а когда Лена сбежала с высоты, волоча за собой на поводке собак, со вздохом добавил: Бежать бы ей сейчас в университет, а тут — в бой…

Пока Лена спускалась с высоты, волоча за собой упирающихся собак, наша пехота, получив подкрепление, прорвалась до устья оврага и здесь штыками стала сбрасывать гитлеровцев под обрыв, в низину, за которой — в сотне метров — стояли на пригорке крайние дома Скирманова.

На полпути к той черте, где шел рукопашный бой, в кустиках близ оврага, Лена увидела первых раненых, — все они, кто как мог, пробирались к высоте. Но раненые, один за другим, отказались от ее помощи; один солдат средних лет, поддерживая окровавленную левую руку, сказал почти то же, что она недавно слышала на высоте:

— Ты иди, сестрица, дальше, там есть тяжелые, а мы отдохнем немного и сами… Собаки-то, видать, побаиваются, а?

Вскоре Лена попала в расположение немецких блиндажей, но в это время началась немецкая контратака.

Два немецких танка с пехотой до роты вышли из продолговатой рощицы, на которую Озеров обращал внимание Шаракшанэ, и над полем боя загрохотала орудийная пальба.

Не успела Лена понять, что произошло, собаки сшибли ее с ног и потащили вдоль оврага.

…Когда Лена поднялась, собак не было. Но совсем близко от себя она увидела немецкие танки: один горел, уже зажженный нашими пушками, другой стрелял по высоте. Лена в ужасе прижалась к земле и почувствовала, что ее пальцы вцепились в дерево: она лежала над входом в немецкий блиндаж.

Собственно, это был не блиндаж, а небольшая, низкая и грязная землянка, покрытая в один накат тонкими бревнами, — обыкновенная немецкая землянка, какие делались в расчете на недолгое служение. В землянке валялись одеяла, ранцы, котелки и прочее, пыльное и вонючее, перемешанное с истертой, соломой, солдатское барахлишко.

Но здесь Лене почему-то стало страшнее, чем на воле. Совсем близко, оглушая, ревел мотор танка, скрежетали гусеницы, рвала воздух пушка; вокруг гремела ружейная пальба и людская разноголосица; десятки ног, то в валенках, то в сапогах, мелькали мимо узкого, открытого входа в землянку, схожего с волчьей норой.

Лена не знала, как долго продолжалось все это. Не до того ей было, чтобы вести счет времени. Она в отчаянии металась по землянке, прижималась щеками к холодным, вздрагивающим стенам своего случайного убежища и замирала, ожидая смертной минуты.