Белая бабочка - [24]
На истфаке многие мечтали попасть практикантами в экспедицию академика Лаврентьева, куда съезжались ученые и студенты из крупнейших университетских городов. Сергей Иванович сам отбирал участников экспедиции. Коля просился в практиканты, а нежданно-негаданно попал в фотографы. Снимки фресок Софии, сделанные Колей, несмотря на изобретательность в поисках ракурса, были документально точны и ощутимо передавали фактуру. Они очень поправились Сергею Ивановичу, и он предложил Коле место фотографа.
В экспедицию Малыгин приезжал уже второй раз. В прошлом году, едва появившись на участке Оксаны Васильевны, Коля влюбился в нее. Боясь вызвать насмешки, он долго не решался сказать об этом Сокол. Наконец написал ей письмо и, соблюдая тысячи предосторожностей, вложил его в рабочий дневник начальника участка.
Малыгину казалось, что никто не замечает его влюбленности, хоть он и выдавал себя на каждом шагу. Но не только Сокол, а все археологи не принимали ее всерьез.
Читая Колино послание, Оксана искренне смеялась, но, конечно, никому и словом об этом не обмолвилась. И в новый раскопочный сезон между начальником участка и фотографом экспедиции установились добрые дружеские отношения. Теперь Оксана иногда позволяла себе подшучивать над новым увлечением Коли...
Пока собирались на концерт, Малыгин не отходил от Ляли. Он уже успел сфотографировать ее с шарфиком, летящим по ветру.
— Ну что ж, поехали, — сказал Сергей Иванович, выходя из ворот.
Началась веселая суматоха посадки. Лаврентьев пригласил Шелеха к себе в машину. Сокол села в автобус.
— Вам, кажется, приготовлено место в «Победе», — сказала Оксана. Из открытого окна она видела, как Коля стал на подножку автобуса.
— Весьма возможно. — Малыгин оглянулся назад. В это время раздался голос Ляли:
— Коля, идите к нам!
Гордо взглянув на пассажиров автобуса, Малыгин направился к автомобилю Тургиных.
Павел Александрович, отдав Ляле свой пиджак, сел за руль.
Дорога была прямая, асфальтированная. Тургин спокойно вел свою «Победу», не прислушиваясь к голосам сидящих сзади и поглощенный своими мыслями.
Уже три недели Павел Александрович занимался событиями, связанными с загадочным происшествием в склепе эосского некрополя. Давняя история с короной пролила свет на происхождение расписки. Но поиски «белой бабочки» пока ни к чему не привели.
На последнем допросе Трофим Куцый дал важные показания: не то в сорок втором, не то в сорок третьем году его привезли к коменданту Южноморска Реглю. Комендант совершенно недвусмысленно намекнул ему, что знает историю исчезновения Хомяка, и велел подписать какую-то бумагу. Больше Регль его не трогал. Остальное уже произошло совсем недавно. Куцый так рассказал об этом:
«За все годы ничего не было. А в нынешнем мае прибыл один от бывшего коменданта Регля. Говорит, жди человека с белой бабочкой... А кто он? Чего не знаю, сказать не могу»...
Машина въехала в Южноморск. Необходимость следить за дорогой отвлекла Павла Александровича от его мыслей.
На площади перед Зеленым театром в три длинных ряда выстроились автобусы, легковые машины, грузовики. Археологи поставили свои машины с краю и шумной гурьбой пошли занимать места.
Южноморский летний театр лежал в глубокой чаше, окруженный зеленью парка. Сверху к эстраде ступеньками сходили тридцать пять рядов. Сегодня не было свободных мест.
Оркестранты уже сидели за пультами. Нестройно, будто прерванными на полуслове фразами, перекликались между собой скрипки, виолончели, контрабасы.
Снизу и сверху почти одновременно зааплодировали ряды. У сильно освещенного края рампы появился дирижер.
Павел Александрович поймал себя на том, что его взгляд прикован не к лицу музыканта, тонкому и вдохновенному, а к его костюму. На дирижере был обычный черный концертный фрак, который, казалось Трояну, еще больше подчеркивал белизну его галстука в виде бабочки.
При стихающих аплодисментах в ушах Трояна зазвучал глухой старческий голос:
«Говорит, жди человека с белой бабочкой... А кто он?»
Троян провел рукой по лицу, как бы отгоняя навязчивую мысль. Голос Куцего исчез. Дирижер взмахнул палочкой, и, словно по волшебному мановению, черные крючки на нотных листах ожили, превратились в звуки и, окрепнув, взлетели к звездам...
Обычно между первым и вторым отделениями музыкальных концертов в Зеленом театре делали большой перерыв, чтобы публика могла погулять по аллеям старого парка.
В антракте эосцы разбрелись кто куда. Коля обещал показать Ляле платан, под которым, по преданию, сиживал еще Пушкин. Они подошли к дереву. Его зеленовато-серый ствол казался совсем черным, и лапчатые листья, точно тысячи маленьких флажков, свешивались вниз. Все скамьи в тенистых аллеях оказались занятыми, и они с трудом отыскали себе место неподалеку от главной аллеи.
Счастливый Коля тихо, с упоением читал Ляле стихи. Но она слушала плохо.
Ляля заметила, как немолодой толстый человечек в яркой тюбетейке напряженно всматривался в приближавшегося Лаврентьева и потом пошел ему навстречу. Ей показалось, что Лаврентьев не узнаёт человека в тюбетейке.
Когда они поравнялись со скамейкой, до Ляли долетели обрывки фраз:
