Беларуский Донбасс - [154]

Почему такой аполитичный человек, как ты, вообще оказался на Майдане?

Когда все началось, я тогда на пару дней приезжала в Минск, мама сказала: «Главное, не ходи на Майдан». Естественно, я вернулась в Киев, бросила сумку и сразу пошла на Майдан. Сначала попросили кофе-чай поразливать, потом какой-то борщ варила. Было весело…

То есть, ты находилась там за компанию?

Как тебе сказать… Ради украинцев. Моя позиция такая: раз я выбрала для жизни Украину, то я — за эту страну и за этих людей.

Расстрелы на Институтской Надежда не застала. В феврале из-за сильного кашля и высокой температуры друзья уговорили ее поехать лечиться домой. За это время Майдан закончился, Россия аннексировала Крым, а боевики Гиркина захватили Славянск. «До последнего не верилось, что будет война, что это вообще возможно… У меня не было какой-то русофобии, а просто понимание: это враг и он напал. А так, за что ненавидеть человека, который сидит где-нибудь во Владивостоке? Это глупо. Но в прицел увидим на нашей земле — убьем», — рассуждает беларуска.

В мае 2014-го Надежда вернулась в Киев и работала продавцом в ларьке. «Ко мне туда постоянно приходили знакомые еще с Майдана пацаны. Потом они уехали на войну, а на следующий день эвакуатор снес наш ларек… И я осталась без работы». Наступил август, сводки с фронта становились все тревожнее. В АТО не прекращались ожесточенные бои, говорили о присутствии российских войск. Уже был сбит пассажирский «Боинг», близился Иловайск. А у Надежды не было в Украине ни семьи, ни планов на будущее. К тому же Майдан и последующие весенние события, очевидно, произвели на молодую женщину сильное впечатление. Во второй половине августа Надя решается проведать друзей — тех самых товарищей по Майдану. Теперь они служат добровольцами в «Айдаре»[178], и беларуска отправляется на базу батальона в село Половинкино Луганской области.

«Это было почти в 70 километрах от фронта, глубокий тыл. Я приехала просто в гости к ребятам, вся такая девочка, танк от БТРа не отличала», — вспоминает Надя. Судя по ее рассказу, Надежда не до конца осознавала, что надолго задержится «в гостях» и даже хотела уже вернуться обратно в Киев, но товарищи предложили ей прокатиться по окрестностям. Сентябрьской ночью они въехали в село Трехизбенка и разместились в здании бывшего детского сада.

Наутро на меня надевают броник, балаклаву, в руки — автомат и зовут на позиции. Выходим из садика, там мост и речка в ширину метров 60, а через нее уже «сепары». Спрашиваю, мол, это что, передовая? А мне в ответ: «Ну да, ноль»[179].

Я подумала: ох, куда ж я попала!.. Потом начались обстрелы, ничего не происходило. Нас просто крыли крупнокалиберной артой (артиллерией. — К. А.), а мы прятались. Хотя прятаться особо негде было, скорее ждали, попадет или нет. С автоматом приходилось ходить постоянно: и ночью, и в туалет. Кстати, самое неприятное — при обстреле ходить в туалет. Сидишь и думаешь: «Ну что это за смерть — в сортире?»

Тебе часто бывало страшно?

Только во время первого обстрела, когда все бахает вокруг, а разу к пятому ты такой: «Ну, пойду поем».

Особое отношение бойцов к женщине, да еще иностранке, в батальоне как-то ощущалось?

Много бестолковости такой, мол, ты баба и ничего не умеешь. Я говорю: «Так научите!» А потом выясняется, что я на полигоне лучше стреляю. А вообще у нас было много девчонок, даже командиры.

В «Айдаре», Надя не получила никакой определенной специальности, не имела даже военного билета. Вместо позывного ее называли по имени. «Делала, что было необходимо», — уклончиво объясняет она. Постигать военную науку Надежда не стремилась. Но и возвращаться в Киев, где никто не ждал, не хотела. Для одинокого человека фронтовая жизнь, пусть лишь на время, заменяет дом. И даже больше — придает смысл каждому прожитому дню. «Понимаешь, на войне ты чувствуешь себя нужным. Такое ощущение, что делаешь что-то важное. Это не в офисе работать, где тебя в любой момент уволили и взяли другого на твое место… здесь иначе. Всех, кто уезжает, потом тянет обратно на фронт. Здесь чувствуешь себя нужным и важным», — говорит она.

Какие именно формирования боевиков стояли по ту сторону речки — Надежда не знает. Командиры говорили, что там российские военные. «Не “ополченцы” какие-нибудь, которые “Грады” в магазине купили, а регулярная российская армия. К нашему командиру приезжал на переговоры российский генерал, позывной “Багги”[180]. Прям с триколором на джипе. Уговаривал командира «не кошмарить друг друга». Я так понимаю, особого желания воевать у них не было, их же туда загнали… Умирать никому не хочется. Потом, когда мы ушли с позиций, он звонил нашему командиру и просил: «Вернитесь, а то там какие-то дебилы теперь стоят».

Осень и частично зиму 2015-го Надежда провела в Трехизбенке. «Свой тридцатник отмечала на фронте. “Сепары” “поздравляли” 152-мм калибром. Я бегала на позициях, командир орал: “Дура!” — а я знала, что ничего не случится, я сегодня не умру — на мне трусы некрасивые. А в некрасивых трусах умирать никак нельзя», — шутит Надя. Отчаянную беларуску не задела пуля на фронте, пострадала она уже в тылу. В феврале 2015-го командир отправил ее в Киев оформлять документы в «Айдар», ведь несколько месяцев она находилась в батальоне неофициально, даже не значилась в списках личного состава. Но по дороге машина, в которой ехала Надя, врезалась в фуру. Из-за сложного перелома женщина полгода провела на костылях.