Бегущий за ветром - [86]

— Спасибо, — пробормотал я и взял карточку.

— Желаю удачи.

Выходя из кабинета, я оглянулся. Ярко освещенный солнцем, Реймонд Эндрюс смотрел в окно, пальцы его нежно гладили помидорный куст.

— Всего наилучшего, — попрощалась с нами секретарша.

— Ваш босс мог бы быть и полюбезнее, — пожаловался я.

Как она отреагирует? Округлит глаза и скажет что-нибудь вроде: «Известное дело. Все жалуются»?

Она понизила голос:

— Бедный Рей. После смерти дочери он просто сам не свой.

Я вопросительно поднял бровь.

— Самоубийство, — прошептала дама в брюках.

В такси на пути в гостиницу Сохраб прижался головой к окну, не отрывая глаз от проплывающих мимо элегантных зданий, осененных эвкалиптами. Его дыхание то и дело туманило стекло.

Сейчас спросит меня, как прошла беседа.

Но он так и не спросил.

За закрытой дверью ванной шумно лилась вода. С первого дня нашего пребывания в гостинице Сохраб взял в привычку мыться перед сном не меньше часа. В Кабуле-то горячего водоснабжения было не сыскать днем с огнем.

Пока он отмокал в благоухающей пене (ну теперь-то ты чистый, Сохраб?), я позвонил Сорае.

Рассказал о нашем разговоре с Реймондом Эндрюсом.

Спросил:

— Что скажешь?

— Давай считать, что он не прав.

Она звонила в несколько международных агентств по усыновлению. За афганского ребенка никто из них не берется, но ведь еще не вечер.

— Как родители восприняли новость?

— Мадар рада за нас. Ты же знаешь, как она к тебе относится, что бы ты ни сделал, ей все по душе. Падар… ну, по нему никогда не поймешь. Он не торопится раскрывать душу.

— А ты сама рада?

Она переложила трубку в другую руку.

— Малышу-племяннику будет хорошо с нами, уж мы постараемся. Только бы нам было хорошо с ним.

— Я того же мнения.

— Меня одолевают мысли: какое блюдо ему понравится больше всего? Какой предмет в школе он полюбит? Вот дура-то, правда? — Сорая засмеялась.

Сохраб наконец закрыл кран. Слышно было, как мальчик плещется в ванне.

— Ты молодчина, — восхитился я.

— Да, чуть не забыла! Я ведь позвонила Кэке Шарифу!

Это он читал стихи на нашей нике (написаны они были почему-то на фирменном бланке какой-то гостиницы). Это его сын держал у нас над головами Коран, когда мы с Сораей, озаряемые фотовспышками, выходили на сцену.

— И что сказал дядюшка?

— Он постарается что-нибудь для нас сделать, переговорит с приятелями из службы иммиграции.

— Вот это новость так новость! — обрадовался я. — Жду не дождусь, когда ты увидишься с Сохрабом.

— Я жду не дождусь, когда увижусь с тобой.

Трубку я повесил с улыбкой.

Вот и Сохраб вышел из ванной.

После нашей беседы с Реймондом Эндрюсом он и десяти слов не проронил. Буркнет что-то невразумительное и опять молчит.

Забравшись в кровать, мальчик натянул одеяло до подбородка и почти сразу уснул.

Я протер пятачок на запотевшем зеркале и побрился. Старомодные бритвы в гостинице, еще с «безопасными» лезвиями. В ванне я валялся, пока вода не остыла и кожа не покрылась мурашками. Образы из прошлого и мысли о будущем уносили меня далеко-далеко…

Редкозубая улыбка Омара Фейсала — смуглого круглолицего брюнета с ямочками на щеках — была сама любезность. Под мышкой адвокат держал раздутый поношенный портфель без ручки, на локтях коричневого вельветового костюма красовались кожаные заплаты. Чуть ли не каждую фразу он начинал со смеха и извинений. Что-то вроде: Простите, я буду в пять. Ха-ха.

Когда я ему позвонил, он настоял, что сам ко мне подъедет.

— Таксисты в этом городе — народ ушлый. — Его английский был безупречен. — Почуют иностранца — сразу сдерут втридорога.

И вот Омар у нас в номере, источает улыбки и извинения, сопит и потеет.

Стоило ему полезть в портфель за блокнотом, как на мою кровать высыпалась целая куча бумаг. Число просьб о прощении удесятерилось.

Одним глазом Сохраб смотрел на телеэкран (звук был выключен), другим — на адвоката. Я сказал мальчику утром, что к нам придет юрист, и Сохраб не стал задавать лишних вопросов, только кивнул и прилип к телевизору.

— Вот он. — Желтый блокнот в руках у Фейсала. — Надеюсь, мои дети унаследуют организационные способности матери. Извините, наверное, вы не это хотели услышать от перспективного адвоката. Ха-ха-ха.

— Реймонд Эндрюс очень высокого мнения о вас.

— Мистер Эндрюс. Да, да. Достойнейший человек. Позвонил мне и рассказал про вас.

— Неужели?

— Да, да.

— Значит, положение, в котором я оказался, вам известно.

Фейсал смахнул с верхней губы капельки пота.

— Мне известна версия мистера Эндрюса.

С застенчивой улыбкой он повернулся к Сохрабу и произнес на фарси:

— А это, наверное, юноша, из-за которого весь сыр-бор.

— Разрешите представить вам Сохраба, — сказал я. — А это господин Фейсал, адвокат, о котором я тебе говорил.

Сохраб соскользнул с кровати и пожал Омару руку.

— Салям алейкум, — произнес он тоненьким голоском.

— Алейкум салям, Сохраб. А ты знаешь, что тебя назвали в честь великого воина?

Сохраб молча кивнул, вернулся на свою кровать и лег на бок, не отрывая глаз от телевизора.

— Я и не знал, что вы так хорошо говорите на фарси, — сказал я по-английски. — Ваше детство прошло в Кабуле?

— Родился я в Карачи, но долгие годы жил в Кабуле. Шаринау, рядом с мечетью Хаджи Якуба. А вырос я в Беркли. В конце шестидесятых отец открыл там музыкальный магазин. Свободная любовь, банданы, мини-юбки, все такое. — Он наклонился ко мне поближе: — Я был в Вудстоке.