Бегство от страсти - [36]

Флер нажала кнопку звонка, вошла горничная.

— Ступайте вниз, Эванс, и скажите Бархему, что я приглашаю джентльменов пить портвейн у меня, — приказала миссис Митчэм. — И передайте ему, чтобы никаких отказов.

— Слушаю, мадам.

Эванс недовольно фыркнула, и Флер поняла, что она не одобряет такого легкомыслия. Эванс по-своему обожала миссис Митчэм и всячески ревновала, когда кто-нибудь другой что-то делал для нее.

Она и Флер приготовилась считать врагом, но, обнаружив постепенно, что та не собирается вмешиваться во что-либо, связанное до здоровьем хозяйки, снизошла до некоторой любезности.

— И еще, Эванс, — закричала миссис Митчэм, когда горничная уже выходила, — дайте мне пудреницу и шкатулку с драгоценностями. Надо мне себя немного приукрасить. Впрочем, вряд ли он станет на меня глядеть, когда вы тут.

— Я не верю, что вы одобряете подобных молодых людей, — сказала Флер. — После всего того, что вы мне тут наговорили, по-моему, самое лучшее для меня — отправляться спать.

— Сегодня вечером я вам посоветовала найти себе мужа или любовника. Из Энтони получился бы невозможный муж, но любовник он отличный, насколько я могу судить.

Эванс фыркнула от негодования, подавая ей шкатулку. Миссис Митчэм дождалась, пока служанка вышла, с шумом захлопнув за собой дверь.

— Бедняжка Эванс, много лет назад ей не повезло в любви. Она не выносит, если кто-то счастлив. Ее полезно немного подразнить, но все-таки несправедливо, что к некоторым женщинам мужчины липнут, как мухи на мед, а другим, вроде Эванс, — единственный случай выпадет, да и тот они упустят.

Открыв шкатулку, миссис Митчэм надела нитку жемчуга, добавила еще колец к тем, что уже украшали ее распухшие пальцы, и надела бриллиантовый браслет.

— Взгляните на это кольцо, видите, как оно сверкает. Я обожаю драгоценности, мне сколько ни дай, все будет мало. Когда я здесь поселилась, Норман сказал: «Мама, ты можешь иметь все, что захочешь. Чего бы ты хотела?»

«Бриллиантов! — воскликнула я. — И как можно больше!» Я мало заработала за свою жизнь, что грехом, что добродетелью. Сказать вам правду, я отдавала куда больше, чем получала. Так хоть в старости я могу нарядиться так, как мне всегда хотелось?

Бедный Норман, он этого не понимает, но старается. Он мне тогда сразу подарил этот браслет и теперь всегда дарит что-нибудь на каждое Рождество и на дни рождения. Если я доживу до девяноста, у меня будет неплохая коллекция, которую я оставлю кому захочу.

— Она должна перейти к вашим внукам, — сказала Флер.

Я и твержу об этом Норману, но, похоже, у меня столько же шансов их дождаться, сколько у Эванс родить тройню. Да ладно, я смогу найти им подходящее место, где их будут ценить.

С этими словами она взглянула на Флер, и у той возникло подозрение, что она уже не первая, кого пытаются искушать намеками на наследство.

Мысль обо всех этих женщинах, вожделенно жаждущих драгоценностей миссис Митчэм, вызвала у Флер легкую тошноту.

— Я бы на вашем месте приказала похоронить себя в них, — язвительно предложила она и с удовлетворением почувствовала, что на этот раз последнее слово осталось за ней.

Флер положила шкатулку в ящик комода. Миссис Митчэм едва успела напудрить нос и поправить перед ручным зеркальцем парик, как открылась дверь.

Вошел сэр Норман.

— Где Энтони? — спросила его мать.

— Я его отправил заняться командой, — сухо отвечал Норман. — Вам уже слишком поздно принимать гостей.

Глава тринадцатая

Флер вошла в свою маленькую гостиную и устало опустилась в кресло.

Было только десять часов, и спать не хотелось. И в то же время она чувствовала себя утомленной после сцены, свидетельницей которой она только что оказалась: миссис Митчэм визгливо осыпала сына оскорблениями; сэр Норман сохранял непоколебимое упрямое спокойствие.

Сама Флер всячески старалась оставаться в стороне, но миссис Митчэм волей-неволей и ее втянула в спор.

Желанный конец этой сцене положила Эванс. Она прогнала сэра Нормана и Флер из спальни, яростно кудахча на них вполголоса, как курица, воображающая, что ее цыпленок в опасности.

— Вы же знаете… это вредно для сердца… она этого не переносит… о чем вы только думаете…

Сэр Норман и Флер оказались в коридоре, дверь за ними с шумом захлопнулась — обычный способ Эванс выражать свое неудовольствие.

Флер испытывала смущение, и на какой-то момент ей показалось, что сэр Норман слегка озадачен; но затем он сказал серьезно, как бы торопясь объясниться и найти себе оправдание:

— Ей вредно всякое возбуждение, особенно поздно вечером.

— Я бы сказала, возбуждение бывает разного рода, — холодно возразила Флер, — вредное и не очень.

— Что вы имеете в виду? — начал было сэр Норман обвиняющим тоном, но тут же остановился.

Флер надеялась, что он собирается с ней поспорить, проявить какие-то человеческие чувства. Но, как бы внутренне пожав плечами и решив пренебречь ее мнением, он выпрямился и сказал неприятным тоном:

— Когда речь идет о здоровье моей матери, я строго следую указаниям доктора и надеюсь, что и вы, мисс Гартон, постараетесь поступать так же.

Когда он повернулся и пошел по коридору, у Флер возникло безумное желание закричать ему вслед, высказать все, что она хотела бы сказать, но она вспомнила, что такое вульгарное поведение не оказывает на него никакого воздействия.