Бегство. Документальный роман - [13]

Летом 2001 года мы с Кэрен купили старый особняк с мансардами в пригороде Честнат Хилл, а потом целых два года приводили его в порядок. Дом мы выкрасили в гиацинтовый цвет – по моде викторианской поры. В доме пустовали спальни. И сам дом, и мы, его обитатели, ждали появления детей. Ждали и надеялись.

2 марта 2004 года, «внезапно», как сказала бы моя бабушка Анна Михайловна Студниц, я получил первое из целой череды электронных писем от бывших одноклассников. К тому времени я уже вчерне сочинил три главы этой книги. Первым прислал весточку Никита, с которым мы в старших классах часто сидели за одной партой. Он был серьезным парнем, явно одаренным в физике и математике. Мне не запомнился ни один антисемитский эпизод с его участием. Никита разыскал мой рабочий электронный адрес в Бостонском Колледже. Его короткое дружеское письмо намомнило мне, что скоро двадцатилетие нашего школьного выпуска. А я и думать об этом не думал! А на следующий день – я не успел еще ответить Никите и, признаться, колебался, отвечать ли вообще, – пришло письмо от моих бывших одноклассниц Нины Р. и Вероники П., вернее, от секретарши. В письме было предварительное приглашение на встречу, назначенную на 27 марта 2004 года. И письмо Никиты, и приглашение всколыхнули во мне то, что, казалось бы, давно осталось оставлено за кормой. 3 марта 2004 года я коротко ответил Никите: «Расскажи о себе… Мы с тобой последний раз говорили по телефону осенью 1984-го года. Это были тяжкие годы для моей семьи… Я ни с кем из класса с 1987 года не виделся и не контачил. Живы ли все? Обнимаю тебя, Макс (им)». Ответ пришел через неделю. Судьба Никиты оказалась характерной для нашего постсоветского поколения. Он поступил в престижный институт, начал учиться, два года отслужил в армии, потом вернулся и получил диплом физика. Ни дня не проработал по специальности. Махнул рукой на науку и ушел в коммерцию. В момент написания письма Никита работал представителем фармацевтической компании. Женат, дочери четыре года, годовалый сын.

Быть может, меня расположил доверительный тон его письма? На следующий день я отправил Никите более пространный ответ, уже не столь настороженный. Я запустил пробный шар, затронув тему еврейства и религии. Рассказал Никите о своих профессиональных интересах (еврейские писатели) и о том, что предки моей жены – евреи из Восточной Европы. А закончил письмо так: «Я, наверное, очень изменился – по крайней мере, ты бы так подумал. В наши школьные годы я мало чем делился с одноклассниками, нельзя было. Особенно это касалось еврейских дел – сам понимаешь, наверное. А здесь <в Америке> все иначе. Я человек не самый обрядовый, но верующий, и у нас настоящий еврейский дом. Скоро, кстати, Пасха, к нам придут мои все родные на Сейдер, то есть на пасхальный ужин. А ты ходишь в церковь? <А> как твои брат и мама – я их хорошо помню? Давай, напиши о наших одноклассниках. Твой Максим».

Я попросил Никиту передать привет другим одноклассникам и дать им мой электронный адрес. Больше он мне не написал, хотя вполне возможно, что его ответ пропал или угодил оказалсяв спам. Пролетело две недели, юбилейная встреча осталась позади, и вдруг я получил письмо от Карины. В школе мы всегда были в самых добрых отношениях. Мама у Карины русская, а отец – армянин, и фамилия у нее была армянская, но русифицированная. Отец Карины служил главным инженером на крупном заводе. Каждый сентябрь нас всем классом приглашали к Карине домой на празднование ее дня рождения. Это был настоящий осенний бал. Отец Карины, элегантный мужчина с тонкими чертами лица, оделял гостей подарками – брелоками, игрушечными самолетиками, симпатичными безделушками; его восточные глаза светились бесконечной любовью к дочери. О Карине я сохранил светлые воспоминания, их почти не омрачало то, что мешало мне поддерживать связь с одноклассниками. Быть может, тут сыграло роль ее армянское происхождение? И отвечая на письмо Карины, я обращался к ней не только как к соученице, но как еврей к армянке, подспудно подразумевая, что нас объединяет история наших народов, подвергшихся геноциду. В своем ответе Карина подробно рассказала обо всех одноклассниках, которые пришли на встречу. В следующем письме я упомянул, что был единственным евреем в нашем классе, а потом еще и отказником. На сей раз Карина почему-то тянула с ответом, и я, конечно, предположил худшее. А тем временем, 9 апреля 2004 года, пришла весточка от еще одного нашего одноклассника, Сергея.

Примерно до шестого-седьмого класса Сергей был одним из моих двух лучших школьных друзей. Он частенько заходил ко мне домой после уроков. Сам он жил в двух шагах от школы, в квартире, заставленной книжными стеллажами. Среди книг попадались дореволюционные издания, и еще мне запомнились церковные книги, Требник и Псалтырь на церковно-славянском. В средних классах мы с ним приударяли за сестрами-одноклассницами, провожали их до дома после уроков, носили им портфели и мешки со сменной обувью. Не припоминаю, чтобы Сергей хоть раз напрямую оскорбил во мне еврея, но и вступаться он тоже ни разу не вступался. Как-то раз мы повздорили из-за двадцатикопеечной монетки. Сергей проиграл мне в «трясучку» и в сердцах сказал: «Что у вас, своих богатств мало?» Нам было по двенадцать лет, и я было подумал, будто он намекает на то, что, раз уж я еврей, то непременно богат. Даже в старших классах, когда у нас с ним стали совсем разные интересы, мы продолжали общаться. В письме Сергей подробно рассказал о встрече нашего выпуска, приложил и фотографии со своими шутливыми комментариями. Я смотрел на лица, которые не видел двадцать лет. Как же мы все изменились, мальчики и девочки, которым теперь уже под сорок! Фотографии тронули меня больше всяких слов, и в тот же день я ответил Сергею: «Мне недавно написали <Никита и Карина>, я обоим ответил подробно. После этого они замолчали. Мне кажется, это из-за того, что я им честно написал, что со школой меня связывают довольно травматичные воспоминания, особенно со средними классами. Ты м. б. не помнишь или не обращал внимания, но меня некоторые одноклассники третировали как еврея, а я этому по-разному сопротивлялся. Ты, кстати, НИКОГДА этим делом не занимался, о чем я тоже не забыл. Кроме того, ты, наверное, не знаешь, но я с 1979 года жил двойной жизнью: мы с родителями были в отказе, родителей преследовали (по-настоящему, КГБ, аресты и т.д.), и я не мог ни с кем в школе поделиться. Вот такие дела. Ну ладно, довольно об этом».