Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи - [17]

Где ты, Родина-уродина?

Разбудила компания, которая спускалась после пива с вершины зачарованной горы. Две темные фигуры расстегнулись лицом к забору. Две светлые фигуры завернули и присели, подобрав подолы. Дружный звук струй две по земле, две по доскам. Компания при этом перекликивалась, вприсядку девушки смеялись. Потом увидели его, умолкли и позвали своих парней.

— Was ist los, Mench? Irgendwelche Probleme?[76]

Алексей поднялся.

— Алесс ин орднунг, данке…[77]

Машины у подножья были озарены витринами. Он просто не поверил глазам, когда увидел за ветровым стеклом «рено» огонёк сигареты, узкий подбородок, небритость и усы…

Дверца приоткрылась.

Он сел.

Люсьен включил мотор.

Агрессивный белый свет бил по глазам на автобане, и все их обгоняли французов с гуманно-жёлтыми огнями.

Не утруждая себя контролем, Германия их выпустила…

15.

— Септант, нонант.

Алексей засмеялся. Бельгия была как дом родной.

Люсьен достал из-под сиденья бутылку виски. Ирландского.

— На вокзале купил. Вместо билета в Берлин.

— А почему не уехал?

— Потому.

Они сделали по глотку.

Справа под звёздами возник крепостной замок, гора под ним еле просматривалась, и, подсвеченный тускло, этот замок висел в ночи, не заземляясь, — призрачно и грузно.

— Льеж, — сказал Люсьен. — Оружейная их фабрика… Les cons.

Старый каменный город затемнился, как в ожидании бомбёжки. В этой полутьме на площади сидели, казалось, все его обитатели, но, к счастью, вскоре одна пара в возрасте поссорилась и освободила столик. Духота стояла, как перед грозой. Перед закрытием они заказали ещё по пиву, после чего Люсьен разменял бумажку и отправился внутрь ресторана — звонить в Париж. Вернулся он, растирая безволосую грудь под расстёгнутой безрукавкой.

— С Феликсом всё в порядке. — Он выпил полфужера и отёр усы. — Тогда как мать его ещё не наеблась. Дай мне покрепче…

Алексей выдал другу «голуаз», которым Люсьен глубоко затянулся… Знаешь, что я думаю?

— Ну?

— Что она больше не вернётся. Или только тряпки свои забрать.

— Никуда не денется. Вернётся…

— Понимаешь, к примитиву пизду влечёт неудержимо. И что тут можно сделать? Когда отец — поляк. Бил смертным боем…

— А я её люблю, — сказал Алексей про чужую жену.

— Не знаешь ты её.

— Очень…

— Я, думаешь, нет?

Пальцы у друга тряслись.

Бутылка виски осталась в машине. Вернувшись к ней бегом, они врезали ещё, после чего Люсьен рванул. В дорожных знаках протестантской логики уже не было, и они колесили наугад по безвоздушным каменным теснинам. Заливая светом автострады, на городах своих королевство это явно пыталось сэкономить. Мимо неслись какие-то чёрные заводы. Темно было, как…

Из-за поворота с грохотом вдруг вылетела огромная кабина — грузовик со снятым кузовом.

Алексей успел схватиться за поручень над головой и упёрся ногами. Люсьен резко вывернул — они проскочили. Почти впритирку к несокрушимой грани каменной стены.

— Реакция, однако…

Люсьен молчал.

— Бля, жизнь нам спас.

— А зачем?

— Септант, нонант… Погибнуть в Бельгии бессмысленно.

— А жить?

— Где, здесь?

— Нет, — вскричал Люсьен… — Вообще?

Автострада шла синусоидой по этим лесистым арденнским холмам — из долины в долину. Высоко выгнутые фонари заливали всё впереди красноватым светом. Люсьен в молчании прибавил скорость. Алексей покосился на спидометр, но это ещё был не предел. Его вдавило в кресло, и он закрутил до конца стекло, чтобы не слышать встречный ветер. Сигарета ровной струйкой исходила в правящей руке его французского друга — надёжного, как этот мотор, как полотно дороги, как сама Европа, и, взлетая на гребень волны, они на пару с ним врезались в звёздное небо, подсвеченное багровым заревом. Он завёл руку за спину, нашарил «Полароид». Вспышка ослепила их обоих, в ладонь Алексею вытолкнуло снимок в профиль. Потом он щёлкнул руку с сигаретой на фоне приборной доски, и, разглядывая сыроватый глянец, обнаружил на фото, что, выжимая газ до предела, другой рукой Люсьен суеверно перекрестил два пальца. Алексей приложился к видоискателю. Вспышка в лобовое стекло. Небо сквозь него вышло, как открытый космос, откуда нет возврата на брошенную землю. «Полароидом» он перекрыл водителю обзор и выстрелил в лицо.

Люсьен вскрикнул.

Ослепше он летел вперёд.

Сбросив скорость, на вершине свернул к обочине.

— Mais tʼes fou ou quoi?[78]

На влажном фото в глазах, однако, был не ужас, а восторг. Не глядя, он отбросил снимок:

— Completement fou.[79]

Метрах в ста направо поворот на тускло озарённую стоянку для тех, кого среди Европы застигла ночь. Люсьен въехал и припарковался задом к бордюру.

— Il est fou…[80]

Алексей открыл дверцу, вышел. Позади вдоль линии асфальта одноного стояли урны, на каждую опрятно вывернут пластик мешка. Со стороны водителя дверца хлопнула.

— Зато теперь тебе охота жить.

— Ладно! — ответил Люсьен, — писатель!.. Фёдор Николаич… Что будем делать?

Стоянка уходила в рощу, вдоль аллеи вкопаны столы и скамейки. Все удобства, включая печки для гриля. И никого. Справа проносились тёмные машины — изредка и словно сами по себе. По обе стороны автострады красноватый туман растворялся над полями сахарной свеклы. Было душно. На горизонте полыхала неоном станция обслуживания.