Беглый дедушка - [8]

В этом старом доме пожар был, когда-то. Это чувствовалось на входе. А ещё там было когда-то наводнение, листопад потом был, маленькая война и старая свалка. От этой романтики у меня аж голова закружилась! Ещё бы несколько старых разбитых телевизоров, чтобы запах пластмассы тоже был, и я бы здесь жить остался.

Весь дрожа от следопытского счастья, я прошёл внутрь дома – и сразу увидал своего будущего деда. Вернее, я сначала не его увидал, а какого-то бездомного старика, лежавшего в куче тряпья на диване. Это потом так вышло, что он стал моим дедом, а сразу я до этого не догадался. Я даже не понял, спит старик, или не спит. Потому что мне стало невероятно страшно: куда страшнее, чем на кладбище ночью, если бы я бывал там ночью.

Представляете: заброшенный дом, человек лежит, а у вас из оружия только страх? Ни лазерного бластера, ни темпоральной гранаты, ничегошеньки подходящего к ситуации.

И они еще говорят, что я эмоционально завис в восьмилетнем возрасте! Хотел бы я сейчас на кое-кого посмотреть.

Всё-таки я сделал вперёд пару шагов, захрустел чем-то под ногами – и правильно сделал, что захрустел. Если бы не нашлось того, чем захрустеть, я бы мог просто развернуться и уйти… очень быстро, со скоростью бега. Но та же самая судьба, что возвращает на правильный путь, иногда подбрасывает под ноги хрустящий старый пол, и звуком хруста словно говорит: «Вот она, твоя настоящая дорога». Кстати, в книге это тоже понятнее, чем в кино. Разве что, если голос за кадром прямо скажет.

Хрустнул я полом, а дед возьми, да и открой глаза.

– Привет, – говорит, – а чего ты тут делаешь?

Голос у него был такой же весёлый, как и потом всегда будет. И глаза такие же, как потом. Большие, весёлые, идеальные дедовские глаза. На некоторые глаза, бывает, наталкиваешься, как на табличку «Директор», а некоторые словно в себя затягивают, «привет» говорят. С такими глазами можно быть немым, все и так догадаются, что ты здороваешься.

– Ничего, – отвечаю, – не делаю. Домой возвращаюсь. А вы что делаете?

Дед и говорит:

– И я ничего не делаю… Хотя нет – умираю. Умираю я.

Это вдруг стало по нему видно, что умирает. Мне раньше никогда в голову не приходило, что умирать – это тоже что-то делать. А тут сразу понял, что дед занят тем, что умирает, заканчивается весь. Вот не могу объяснить, как я это понял. То ли вид у него был такой, что скоро закончится, то ли голос. Помню, что от его слов мне не стало страшно, а даже как-то наоборот – стало нагло. Мама потом гордо сказала, что это у меня гены, порода, мне бы доктором стать.

Дед на меня смотрит, и я вижу, как ему страшно и стыдно становится, что он меня напугал словами. Это он наверняка подумал, что напугал.

– У меня мама доктор, – сказал я спокойно деду и вытащил телефон.

Слова «у меня мама доктор» всё всем объясняют, их вполне достаточно. Набираю я маму и на деда смотрю, а он кивнул так головой, мол, угу, всё правильно, такого и ждал. И он снова глаза закрыл, чтобы они не закончились до того, как мама приедет на «скорой».

– Мама? – сказал я, – Ты дома? Мне твоя помощь нужна.

Мама всегда учила, что просить помощи – это признак взрослости. Я не понял, почему это так, но запомнил.

– Судя по твоему голосу, у тебя всё хорошо, – сказала мама.

Моя мама всегда слушает не слова, а интонацию. Если бы у вас была возможность выбирать профессию для мамы, я бы посоветовал профессию врача, честное слово. Врачу не нужно ничего объяснять, врач все равно не поверит. Он сам посмотрит, и если кому и поверит, так только градуснику.

– Нормально, – согласился я, – а вот дед умирает.

– Где умирает? – спросила мама, и я принялся объяснять, куда ехать.

Хорошо, когда от родителей нету тайн. Или когда они есть, но вам за них ничего не будет. Матрас никогда меня понять не мог, у него всё не так в доме.

– Погодите, дедушка, не умирайте, – сказал я, – мама уже едет.

– Ладно, – согласился дед слабым голосом, – раз мама едет, тогда…

Он хотел сказать «тогда я не буду пока умирать», но не сказал. Потому что когда у вас мама доктор, можно говорить короче, вы и так понимаете. Кроме того, в голосе деда появилась уверенность, несмотря на слабость. Это потому, что когда у вас мама доктор, вы редко бываете маменькиным сыночком.

Я развернулся и пошагал к двери, встречать маму. Странно, но пол сейчас не хрустел. Просто уже не надо было, он и не хрустел. А вы говорите – судьба…

«Скорая» подлетела быстро, но без мигалок. Тут дороги такие, что мигать некому, не ездит никто. Машина остановилась прямо напротив калитки. Мама с водителем и ещё одним мужчиной в медицинской одежде подошли к дому.

– Куда? – коротко спросила мама, и они все пошли в дом, даже до того, как я рукой показал.

А я не пошёл вслед за ними, понимая, что не очень-то сейчас нужен. В конце концов, у меня из медицинского образования всего пара умений: мыть руки и вовремя прятать колбасу в холодильник, чтобы не протухла. Ни тем, ни другим я старику помочь явно не мог. Тогда я стал ходить возле крыльца и охранять бригаду врачей. Чтобы никто не отвлёк.

Но меня самого отвлёк холод, о котором я позабыл, пока всё-таки волновался, хоть и не сильно. Тогда я вошёл в дом, старый, но тёплый, по сравнению с улицей. Прошёл в комнату, посмотрел на работу бригады. Я уже знал всех этих людей, хоть и не был знаком с ними. Просто как-то внутренне знал, и как будто всегда, всю жизнь. Наверное, тоже эти самые гены.