Беглец - [27]

Йарра же обнаружила полуобвалившиеся пещеры в склоне оврага и копалась сейчас там, перебирая истлевшие вещи, побелевшие кости и прислушиваясь к эху от собственного дыхания и шагов. Под вечер она нашла в углу, под многолетним слоем пыли, глиняные таблички. На них были изображены смешные человечки, выделывавшие странные фигуры. Никогда прежде не видевшая рисунков, Йарра тщательно сдула пыль с табличек, и погрузилась в их изучение. В сырой земляной норе и застала ее ночь.

В час самого сладкого сна Йарра вдруг рывком проснулась. Что-то билось в голове, словно испуганная птица, попавшая в паучьи тенета. Она разожгла лучину, склонилась над табличками и задумчиво стала грызть горькую травинку. В этот самый момент появился Грым. Она так была поглощена изучением картинок и своим ночным видением, что пропустила звук его крадущихся шагов и даже пыхтение, с которым старый вор карабкался вверх по склону. Неожиданное появление косматой физиономии на фоне звездного неба заставило ее вскрикнуть и взмахнуть руками. Глиняные таблички полетели вниз, ударились о каменный выступ и рассыпались в прах.

Грым подошел к рыдающей Йарре и принялся неуклюже гладить по плечу. Потом он спустился вниз и притащил полузадушенного гуся. Глядя, как глупая птица пытается взлететь, взмахивая толстыми короткими крыльями и выгибая шею, Йарра засмеялась. Потом знаком попросила, чтобы Грым не убивал птицу, а отпустил. Тот знаками же показал, что ее сожрут в чаще спустя несколько мгновений. Йарра согласно вздохнула и отвернулась. Грым быстро свернул шею гусю и принялся стряпать. Сам он не был доволен собой. В дороге он вдруг почувствовал колоссальную усталость и понял, что не дойдет до облюбованного поселка. Старость брала свое, грубо и неоспоримо. Гуся пришлось воровать в ближайшей деревне, да и то он своей возней переполошил людей, убегая повалил забор. Словом, это был его последний воровской поход.

А Йарра вдруг поняла, отчего проснулась среди ночи. Неказистые фигурки, нацарапанные костяной иголкой в глиняных квадратиках, вдруг слились в ее голове в стройную последовательность движений. Более того, тело явно знало, как и зачем она выполняется.

Сейчас, глядя, как хлопочет Грым над несчастным гусем, Йарра с трудом удерживала себя от того, чтобы не вскочить и не приняться за исполнение движений. Бесславно сгинувшие таблички стали ей больше не нужны. Теперь она не смогла бы забыть содержащуюся в них мудрость Арахнид до самой смерти, даже, если бы захотела.

Лишь покончив с гусем и отоспавшись аж до полудня, Йарра принялась исполнять неведомо кем составленный набор фигур.

По мере того, как она не столько вспоминала картинки, как вслушивалась в свое тело, с рождения обремененное знанием, стала приходить удивительная легкость. Девушка словно жила в этом плавном танце целую жизнь. К ней пришло странное чувство, что он никогда не прекращался.

Грым, наблюдая за танцующей в бурьяне девушкой, вдруг удивленно вскрикнул. Вор узнал некоторые дикие позы. Этот танец, только выполненный в рваном режиме и в более быстром темпе, под дикую музыку костяных флейт, он не раз видел у костров сектантов. С опозданием к изгою пришло понимание того, кем на самом деле является его «доченька».

Грым не знал, как отнестись к этому знанию. Ненависти к Арахнидам он не испытывал, зато Йарру любил всем сердцем. От долгих размышлений у него начинали слипаться глаза, и он засыпал. Так случилось и в тот раз. Вскоре вокруг раздавался могучий храп старого вора.

С того дня Йарра каждое утро начинала с танца. Он давал ей нечто такое, от чего жизнь вдруг наполнялась бездной смысла, становилась подобной звездному небу над головой, в котором трудно найти глазами дно. Больше девушка не вспоминала таблички и картинки. Теперь это был сплошной поток, в котором она существовала, плыла вперед, не дробя его на отдельные позы и движения. Конечно, в этом танце существовали узловые моменты, когда что-то внутри нее требовало смены ритма, и напоминали они водовороты и стремнины на глади реки. Каждый день Йарра узнавала о себе и мире что-то такое, что не могло взяться ниоткуда, кроме как из этого потока. Для себя она нашла аналогию с ткацким делом. Мамаша иногда садилась ткать циновки. Маленькая Йарра любила наблюдать за этим процессом. Саму циновку и узор на ней Йарра уподобила ощущению от тела и окружающего мира, которое рождало выполнение таинственных движений. Узловые «воронки» и «стремнины» же напоминали разноцветные катушки, из которых складывалась сама циновка. Но последовательность движений, созданная Арахнидами, являлась гораздо более сложной вещью, чем простой коврик с незатейливым рисунком. Стоило Йарре сосредоточиться на выполнении какой-либо отдельной фигуры, как с «катушки» разматывалось все больше и больше нити, при этом не нарушая общее течение узора. Так она узнавала все новую информацию, которую не всегда была в состоянии переварить. Фигуры танца, изображенные на табличках в форме отдельных рисунков, действительно были своего рода катушками, на которые намотался опыт духовных исканий многих поколений Арахнид. Часть из того, что Йарра узнала в первый день выполнения последовательности, она смогла осмыслить лишь годы и годы спустя.