Беглец из Кандагара - [16]

— Что? — не понял Бурякин. — Какой туннель?

— Да это я так, товарищ полковник, — принялся отнекиваться майор. — Не обращайте внимания. Это я мыслю вслух иногда.

— Ну-ну, — кивнул Юрий Михайлович и замолчал, поскольку они подошли уже к поджидавшему их старцу.

— Здравия желаю! — козырнули офицеры.

— Имею честь! — рейхсминистр вскинул руку в фашистском приветствии. — Чем обязан вашему вниманию? Собственно, догадываюсь. Происшествие сегодня ночью. Ведь так?

— Так, — кивнули офицеры.

— Вы свободно владеете русским? — удивился Бурякин.

— Помилуйте, товарищ начальник, — губы рейхсминистра искривились в иронической усмешке. — Прожив столько лет среди чужих, поневоле начнёшь разговаривать на чужом языке, думать чужими мыслями и совершать неординарные поступки, которые, скажем, для вас являются вещами обыденными.

— Хотите сказать, что из тюрем бегают только в России? — поджал губы полковник. — Поэтому вы почувствовали себя вольготно и решили, что вправе заставить начальника обратить на себя внимание? Но вы для меня просто обыкновенный заключённый, хотя и с необыкновенным прошлым.

— Вовсе нет, господин офицер, — виновато отмахнулся Гесс. — Только для российских лагерей побег — это более доступная форма связи с внешним миром. Но что мы стоим? Прошу пожаловать ко мне, там всё и обсудим.

Гости последовали за высокопоставленным заключённым. Надо сказать, что Рудольф Гесс ещё сохранил свою коричневую форму без знаков различия, но надевал её только по форс-мажорным обстоятельствам. Сегодняшнее посещение высокого начальства было для рейхсминистра именно необычным случаем, и он с утра уже оделся, как подобает.

Мундиры майора и полковника были не парадными, да и приехали они сюда не как званые гости. Тем не менее все трое выглядели по-деловому. Офицеры прошли к именитому заключённому в его жилище и с любопытством осмотрелись. Вернее, осматриваться стал только полковник. Майор, видимо, бывал здесь раньше, и оглядывать скромную небольшую комнату не стал. Да и смотреть, в общем-то, было не на что: несколько деревянных скамеек вокруг прямоугольного стола да небольшой топчан в углу. Бурякин обратил внимание только на догмат, написанный на стене, который недавно внимательно изучал сам хозяин комнаты.

— Позвольте, господин Гесс, — полюбопытствовал майор. — Вижу, вы действительно забыли, что вы — всего лишь заключённый? Я указаний о таких надписях не давал. Откуда это?

Гесс повернулся в сторону стены, куда указывал майор.

— Ах, это… По моим сведениям, в камере заключённого номер семь в тюрьме Шпандау имеется такая вот надпись. Поэтому я попросил, чтобы мне тоже написали на стене такое же уставное предупреждение. Это не даёт мыслям уходить в сторону и помогает сосредоточиться.

— Интересно, — хмыкнул полковник. — Как вы узнали об этой надписи? Насколько мне известно, тюрьму Шпандау охраняют спецподразделения четырёх стран, но никого из посторонних к единственному заключённому не пускают. Да и к вам запрещено приезжать с визитом кому бы то ни было, не исключая нас, так откуда же сюда проникает информация?

— У меня несколько иная связь с остальным миром. Я могу поделиться с вами своим секретом, только чуть позже. И не думаю, что мне в Шпандау было бы лучше, чем здесь, — пожал плечами рейхсминистр. — Сталину я оказался необходим именно в связи с владением секретной информацией, которую доставили наши эмиссары после посещения Лхасы.

— Вы говорите о путешествии немцев на Тибет? — поинтересовался майор.

— Да, если можно приказной рейд считать путешествием, — тонкие старческие губы опять искривила ехидная усмешка. — Наши штурмовики чётко выполняли поставленные задачи. В Лхасе они добились расположения далай-ламы Теньцзын Гьяцо и на короткое время были допущены к посещению Шамбалы. Информацией, вывезенной оттуда, владею я. Вот почему генералиссимус Сталин проявил столь живой интерес к моей персоне. Вот почему я помещён на пожизненное заключение именно здесь, а не в Шпандау.

— Всё это так, — кивнул полковник. — Но почему Иосиф Виссарионович не посетил вас здесь?

— Очень просто, товарищ начальник, — усмехнулся Гесс. — Сталин оказался просто трусом. Да-да, я не оговорился. Иногда власть захватывают очень скользкие, беспринципные и недалёкие личности. Тогда в такой стране наступает диктатура. Это случилось в Германии, к этому привёл Россию и ваш Сталин. — Рейхсминистр взмахом руки остановил попытавшихся возразить офицеров, будто действительно заманил начальство на остров ради того, чтобы прочесть им лекцию, и продолжил: — Я в тридцатые годы основательно изучил поведенческие надломы сознания Сталина с юношеских лет. В юности Джугашвили был семинаристом, но его выгнали из семинарии за мелкое воровство. Потом он подался в абреки и, набрав команду таких же разгильдяев, совершал набеги на речные суда и баржи. Только, заметьте, из похода бандит всегда возвращался один. С награбленным барахлом, но без сотоварищей. На исчезновение коллег долго никто не обращал внимания, но как-то раз грабитель попался, и попался основательно. Вот тогда у околоточных открылись глаза — все поняли, что никакой банды не существует, то есть абрек избавлялся от сотоварищей после грабежа, убивал их, а на следующее дело нанимал других. Вот откуда появилась цитата, ставшая впоследствии крылатой: «Есть человек — есть проблема, нет человека — нет никакой проблемы!» На каторге ему грозило пожизненное заключение, но подвернувшиеся политические обещали помочь с побегом. Побег устраивать не пришлось, поскольку наступил 1917 год.