Беги, мальчик, беги - [5]

— Что это у тебя в руке? — тихо спросил Янкель.

— Светящаяся брошка, — сказал Давид.

— Покажи.

Давид нащупал протянутую руку Янкеля и вложил в нее брошку.

— Откуда это у тебя?

— Нашел в мусоре.

— Красивая, — сказал Янкель и вернул ему брошку. — Ты хорошо поработал сегодня, Давид.

— А что вы будете делать с водкой?

— Продадим. — Янкель помолчал немного, а потом спросил: — Как тебя к нам занесло?

— Я искал еду в мусорном ящике, а мама ждала меня снаружи. И вдруг ее не стало.

Янкель от удивления даже привстал на постели.

— У тебя есть мама? — недоверчиво спросил он.

— Да, — сказал Давид, не понимая, чему он удивляется.

Другие ребята тоже услышали, что у рыжего новичка есть живая мама. Они стали пробираться поближе к нему. Им хотелось услышать мальчика, у которого есть живая мама. Как она выглядит? А чем она его кормит? Они никак не могли поверить, что у него есть еще к тому же два брата и сестра.

— Она красивая, твоя мама?

Давид не мог объяснить, как выглядит его мать. Он как-то никогда над этим не задумывался. Мама была мама, и этим все сказано.

— Да, красивая, — сказал он.

— И она еще жива?

— Да, — уверенно сказал он.

— Так где же она?

— Наверно, дома, — сказал он.

— А почему же тогда ты здесь?

— Я не знаю, где мы живем.

— Ты не знаешь, как называется ваша улица?

— Нет, не знаю, — печально сказал Давид.

— Вы не варшавские?

— Нет, мы из Блонье.

В Варшаве гетто было очень большое, не то что в их маленьком городке. Здесь все было большое — и дома, и улицы. Много улиц, без конца. И всех его новых товарищей, как оказалось, тоже переселили сюда с их родителями из таких же городков в окрестностях Варшавы. Сначала они жили в кварталах, отведенных специально для таких переселенцев. Но потом их родители погибли или поумирали, и все эти ребята стали беспризорными сиротами и с тех пор жили на улице и на чердаках.

— Попробуй подумать, — сказал Янкель. — Если ты вспомнишь, где вы живете, мы поможем тебе найти твою маму.

— А твоя мама где, Янкель? — спросил Давид.

— Она умерла. И отец тоже умер. От голода. Но он умер потом, когда нас перевезли в Варшаву.

Янкель замолчал. Наступила тишина. Давид вытянулся на своем рваном матраце. Для него было в новинку лежать одному. Как он был бы рад снова оказаться сейчас рядом с Иоси, пусть даже брат, как всегда, толкал бы его во сне и стягивал с него общее одеяло. Давид ясно видел перед собой тот дом, в котором они жили в здешнем гетто, его ворота, шаткие деревянные ступеньки. Он видел входную дверь их комнатки, всегда открытую днем, потому что все время кто-нибудь входил или выходил. Но ему никак не удавалось увидеть, какой дорогой они с мамой шли назад к этому дому. Он видел только, как мама ходит по их комнатке, туда и обратно, туда и обратно. Он видел ее очень ясно, как будто она была здесь, рядом. И его ужасно удивляло, как это может быть, чтобы ты видел человека так близко и ясно и не знал, как до него дойти.

И вдруг наступило утро.

Старшие ребята встали, отправились на улицу и вскоре вернулись. Они продали там украденную водку и сигареты и купили на эти деньги хлеб и сахар. В гетто еще были лавки, где за деньги можно было купить еду. Давид отломил себе кусок хлеба от целой буханки, намочил его в воде и окунул в горку сахара. Дома мама всегда нарезала хлеб красивыми, ровными кусками, но вкус и здесь, и там был один и тот же.

После завтрака новые друзья повели Давида к своему взрослому другу, которого они называли «Иона-сапожник». Иона всегда приглашал ребят к чаю, если они приносили ему немного сахара. Сапожник сидел у входа в нишу, которая служила ему мастерской, и чинил чью-то обувь.

— А у нас со вчерашнего дня новенький, — сказал Янкель. — Его зовут Давид.

Иона глянул на Давида, и Давид улыбнулся ему в ответ. Старик посмотрел на него, протянул мозолистую руку и осторожно взял за подбородок.

— Бог дал тебе такое лицо, малыш, какое Он дает только немногим людям, — серьезно сказал он, глядя на Давида. Потом перевел взгляд на его туфли. — Знаешь, сегодня у меня, к сожалению, нет времени, но в следующий раз я обязательно починю тебе туфли.

— У него есть мама, — сказал Янкель. — Но он не знает, где живет.

Иона задумался. Потом он усадил Давида напротив себя.

— Скажи мне, как выглядит твоя улица?

— Обыкновенно, — сказал Давид. — Как всякая улица.

— А номер ты помнишь?

— Да, — сказал Давид, — номер я помню. Десять.

— А название?

— Нет.

— Ну-ка, посмотри сюда, — сказал Иона и показал на уличную табличку над своей головой. — Может, ты помнишь такую табличку на своей улице?

Давид посмотрел на табличку и с огорчением покачал головой. Нет, никакой таблички он не помнил.

— Знаешь что, — сказал сапожник, — я схожу в полицию нашего гетто. Может быть, кто-нибудь заявил, что ищет пропавшего мальчика. А ты, — обратился он к Янкелю, — ты на всякий случай походи с ним немного по гетто. Вдруг вы случайно найдете его дом.

После чая Янкель долго бродил с Давидом по тесным улицам, то и дело спрашивая его:

— Может быть, здесь, а?

— Нет, не здесь, — с огорчением отвечал Давид.

Кончилось тем, что Янкель отчаялся и они вернулись к ребятам.

Шли дни. Давид уже начал привыкать к новому образу жизни — к ночлегам на чердаках, к скитаниям по улицам, к мелкому воровству с прилавков при свете дня и кражам из закрытых магазинов затемно, после наступления комендантского часа. Время от времени они приходили играть в футбол на то место возле мусорного ящика, где Давид потерял маму, и каждый раз, когда они приходили туда, Давид первым делом шел посмотреть вокруг, — может быть, мама вернулась.