Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг. - [16]

С другой стороны, достоверные стороны коммунистического анализа были более чем уравновешены глубоко отсталым характером их политики и тактики: распространением принципа вождизма внутри партии и разрушением партийной демократии вслед за полной зависимостью политики от русской коммунистической партии; сильным преобладанием революционной синдикалистской тактики; национал-большевистской линией; доктриной социального фашизма; лозунгом Volksrevolution; наконец, частыми изменениями партийной линии.

Один потенциальный союзник, партия католического центра, оказался совершенно ненадежным. При Эрцбергере и какое-то время при Иосифе Вирте она представляла самое вдохновенное руководство, какое только знала республика. Вместе с ростом реакции правое крыло тем не менее становилось все более и более преобладающим в партии в лице Брюнинга как образцового представителя умеренных консерваторов и Папена из реакционной части. Из числа других партий демократическая партия исчезла с политической сцены, и многочисленные отколовшиеся группы пытались занять ее место как выразителя интересов среднего класса. Домовладельцы, ремесленники, мелкие крестьяне формировали свои собственные партии; политическое движение организовали оценщики имущества. Все они сумели обрести некоторую политическую форму, потому что система пропорционального представительства разрешала каждому сектантскому движению иметь голос и предотвращала формирование твердого большинства.

5. Контрреволюция

В тот же день, когда в 1918 г. вспыхнула революция, начала организовываться и контрреволюционная партия. Она испробовала множество форм и лозунгов, но вскоре усвоила, что могла бы прийти к власти только с помощью государственной машины, но никогда вопреки ей. Капповский путч 1920 г. и путч Гитлера 1923 г. это доказали.

В центре контрреволюции стояла судебная власть. В отличие от административных актов, которые основывались на доводах удобства и целесообразности, судебные решения основываются на законе, то есть на правильном и неправильном, и они всегда оказываются в центре внимания публики. Закон является, возможно, самым разрушительным из всех орудий в политической борьбе именно в силу того ореола, который окружает понятия права и справедливости. «Право, — говорил Хокинг, — это в психологическом отношении такое требование, нарушение которого встречают с более глубоким негодованием, чем нанесение вреда, которое можно возместить, с негодованием, способным пробудить страсть, ради которой люди будут рисковать жизнью и собственностью, чего они никогда не делали бы ради целесообразности».[63] Когда правосудие становится «политическим», оно порождает ненависть и отчаяние среди тех, кого оно избирает для нападок. Те, к кому оно относится благосклонно, с другой стороны, приобретают глубокое презрение к самой ценности правосудия; они знают, что оно может быть куплено сильным. Как механизм для усиления одной политической группы за счет других, для устранения врагов и помощи политическим союзникам, закон угрожает тем фундаментальным убеждениям, на которых основывается традиция нашей цивилизации.

Технические возможности для извращения правосудия ради политических целей широко распространены в каждой правовой системе; в республиканской Германии они были столь же многочисленны, как и параграфы уголовного кодекса.[64] Возможно, главная причина лежит в самой природе уголовных процессов, поскольку, в отличие от американской системы, в слушаниях доминировал не адвокат, а председательствующий судья. Более того, власть судьи год от года усиливалась. Для политических дел наиболее предпочтительными законодательными предписаниями были те, что касались криминальной клеветы и шпионажа, так называемый Акт о защите республики, а прежде всего — разделы уголовного кодекса (8о и 81) о государственной измене. Сравнительный анализ трех масштабных дел в достаточной мере прояснит, что веймарские уголовные суды были неотъемлемой частью антидемократического лагеря.

После падения Баварской Советской республики в 1919 г. суды выдвинули следующие предложения:

407 человек — заключение в крепости;

1737 человек — тюрьма;

65 человек — заключение для тяжелого принудительного труда.

Каждый сторонник Советской республики, который имел хотя бы малейшее отношение к неудавшемуся восстанию, был приговорен.

Контраст с судебным рассмотрением правого Капповского путча не мог бы быть более полным. Пятнадцать месяцев спустя после путча министерство юстиции рейха 21 мая 1921 г. официально объявило, что было изучено в целом 705 обвинений в государственной измене. Из них:

412, по мнению судов, попало под закон об амнистии 4 августа 1920 г., несмотря на то что положения закона специально исключали лидеров путча;

108 утратили силу из-за смерти обвиняемых или по другим причинам;

174 не были выдвинуты;

11 не было закончено.

Ни один человек не был наказан. И статистика не дает полной картины. Из одиннадцати дел, находящихся на стадии рассмотрения 21 мая 1921 г., только одно закончилось приговором; бывший глава полиции Берлина фон Ягоф получил пять лет почетного ограничения свободы. Когда прусское правительство лишило фон Ягофа пенсии, высший федеральный суд приказал ее ему вернуть. Духовный лидер путча, д-р Капп, умер до процесса. Некоторые другие лидеры, такие как генерал фон Люттвиц, майоры Папст и Бишофф, сбежали; генерал Людендорф не преследовался судом, пожелавшим принять его алиби, что он присутствовал только случайно; генерал фон Леттоф-Форбек, захвативший целый город для Каппа, был объявлен не лидером, а просто последователем.