Бега - [39]

Посетителей подпольного игорного дома, после составления протокола, отпустили. Колю Американца, графиню Оршанскую, лакея и человека в синем извозчицком халате, оказавшегося Андреем Чесноковым, арестовали.

Лавровский и Малинин были, как говорится, героями дня.

— Метко стреляете, сударь, — похвалил Сергея Евстратий Павлович Медников. — Да и не только стреляете… Какой дурак вас из сыскной выжил?!

Быковский, наклонившись к самому уху Алексея, шепнул:

— Должок за мной. Если угодно, заезжайте завтра, записную книжку почитать.

— Угодно, — охотно согласился Алексей. — С утра и заеду.

Скандраков ограничился было крепким рукопожатием, но излишняя скромность, в число недостатков репортёра Лавровского, не входила.

— Услуга за услугу, господин подполковник. Кто написал донос, точнее ложный донос, на Терентьева? — спросил он.

— Да будет вам известно, все материалы агентурных разработок относятся к секретному делопроизводству. За разглашение меня и со службы…

— Меня не интересует фамилия, — перебил Алексей. — Только подчерк. Похож?

Он достал из кармана сюртука роскошную записную книжку в сафьяновом переплёте, с золотым тиснением. Раскрыл её.

Скандраков взглянул мельком и тут же изрёк:

— Нет. Здесь как курица лапой накарябала. А то письмо, кстати, без подписи, писал человек в совершенстве владеющий каллиграфией. Думаю, такому писцу в любом министерстве были бы рады.

Роскошную записную книжку с дарственной надписью подарил Алексею на Рождество князь Дмитрий Дмитриевич Оболенский.

Глава 24. …А МЫ И САМИ РАЗБЕРЁМСЯ

Заседание комиссии сорока, Московского Императорского общества любителей конского бега, было назначено на три часа пополудни. Но на первую половину дня у Лавровского дел было намечено предостаточно. Утром он зашел к Карасёву. Аристарх Матвеевич уже знал о том, что случилось накануне.

— Спасибо, утешил старика, поймал злодея, что в моем доме своевольничать надумал, — пробасил он. — Пусть мазурики знают — с Карасёвым шутки плохи. Но уж больно рисково, Лёша, ты действовал, чудом вы с приятелем уцелели.

— Да если бы вы его утром не обезножили, — согласился Алексей, — могло и иначе сложиться.

— Не только в этом дело. Револьвер Американца подвел. У него ведь "Кольт" был образца 1851 года, его ещё "морским" называют. Мощная штука, убойная — 38-го калибра. Всем хорош, да только каждый раз после выстрела курок вручную взводить надо. А у Сергея Сергеевича "Наган" самовзводный…

Слушая рассказ Алексея, Карасёв то и дело одобрительно кивал головой.

— Молодцы… Молодцы, все как надо сделали. И то, что деньги у Скандракова не взяли, правильно. С этими господами из охранного отделения раз свяжись, век на них работать будешь. Кому-то из своих говоришь, Скандраков не доверяет? Догадываюсь. Есть там у него один ретивый ротмистр, сам в начальники метит. Место-то завидное — три тысячи жалования и кормовых в год, квартира казённая. Да ещё шестнадцать тысяч на наблюдение, розыск и агентуру в его полном распоряжении. Вот ротмистр этот и норовит Александра Спиридоновича подсидеть.

А вот желание Колюбакина рассказать все на сегодняшним заседании комиссии графу Воронцову-Дашкову он не одобрил:

— Илларион Иванович, слов нет, человек большой — начальник императорской охраны, да и по вашей, конской части, главным назначен. Да только он далеко — в Питере, а Долгоруков здесь — в Москве. Вначале ему доложить надо, как приказывал. А чтобы граф не обиделся, ты говори — сыск, мол, ещё не закончен, к воскресенью, как договаривались, все разведаю…

Судебного следователя по особо важным делам Василия Романовича Быковского он застал в здании судебных установлений. Тот довольно потирал руки:

— Удружили, батенька, право удружили. Теперь дело об ограблении и убийстве купца Меньшова с мёртвой точки сдвинулось. А то меня рогожские старообрядцы замучили — покойный-то у них в большом почете был, одним из лучших знатоков священного писания считался. Ко мне даже сам Козьма Терентьевич заезжал, просил. Вы, говорит, только намекните кто супостат, а там уж мы и сами с ним разберемся.

Этого человека Алексей знал. Он уже лет двадцать состоял действительным членом Московского бегового общества. Но прославился не успехами своей призовой конюшни (резвачи на ней появлялись очень редко), а совсем другим.

… Козьма Терентьевич Солдатёнков был одним из самых влиятельных людей в общине рогожских старообрядцев, раскольников или поповцев, как называли их власти или, как именовали они себя сами, староверов Рогожского кладбища. Этот полуграмотный купец (он не только гимназии не заканчивал, но даже приходской школы, а учился грамоте у стариков-начётчиков) обладал изумительным деловым чутьем и никогда не ошибался.

Солдатёнков занимался торговлей хлопчатобумажной пряжей и ситцем, дисконтом — учетом векселей, спекуляцией паями акционерных обществ и товариществ, крупно играл на бирже. Все это неизменно приносило ему огромные барыши. Поговаривали, что размеры своего состояния и сам Козьма Терентьевич точно не знает. Будучи сказочно богатым, да к тому же ещё известным благотворителем — за свой счёт он выстроил в Москве две богадельни, ремесленное училище, больницу для бедных, Солдатёнков мог позволить себе многое, за что с обычного человека быстро бы голову сняли. Так, когда императору Николаю I удалось извести в России старообрядческое духовенство, Козьма Терентьевич на свои деньги вывез из Константинополя в Австрию митрополита, который согласился по старым канонам посвящать в сан новых староверских епископов и священников. Много лет он, почти открыто, финансировал журнал "Колокол", издававшейся в Лондоне эмигрантом Александром Герценом. А когда его занесли в "список неблагонадежных", просто взял и дал денег на издание газеты "День", поддерживающей правительственный курс.