Бег времени - [22]

   И мой помрачается дух,

   Бесстыдство мое! Униженье мое!

   Бродяга! Разбойник! Пастух!

   Зачем же никто из придворных вельмож,

   Увы, на него не похож?

   А солнца лучи… а звезды в ночи…

   А эта холодная дрожь…»

[1922], 1959–1961

Причитание

В. А. Щеголевой

   Господеви поклонитеся

   Во Святем Дворе Его.

   Спит юродивый на паперти,

   На него глядит звезда.

   И, крылом задетый ангельским,

   Колокол заговорил

   Не набатным, грозным голосом,

   А прощаясь навсегда.

   И выходят из обители,

   Ризы древние отдав,

   Чудотворцы и святители,

   Опираясь на клюки.

Серафим – в леса Саровские

Стадо сельское пасти,

Анна – в Кашин, уж не княжити,

Лен колючий теребить.

Провожает Богородица,

Сына кутает в платок,

Старой нищенкой оброненный

У Господнего крыльца.

24 мая 1922, Петербург

«Небывалая осень построила купол высокий…»

Небывалая осень построила купол высокий,

Был приказ облакам этот купол собой не темнить.

И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки,

А куда провалились студеные, влажные дни?

Изумрудною стала вода замутненных каналов,

И крапива запахла, как розы, но только сильней.

Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых,

Их запомнили все мы до конца наших дней.

Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник,

И весенняя осень так жадно ласкалась к нему,

Что казалось – сейчас забелеет прозрачный подснежник…

Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему.

Сентябрь 1922

«Хорошо здесь: и шелест и хруст…»

Хорошо здесь: и шелест и хруст;

С каждым утром сильнее мороз,

В белом пламени клонится куст

Ледяных ослепительных роз.

И на пышных парадных снегах

Лыжный след, словно память о том,

Что в каких-то далеких веках

Здесь с тобою прошли мы вдвоем.

Зима 1922

Разлука «Вот и берег северного моря…»

Вот и берег северного моря,

Вот граница наших бед и слав, —

Не пойму, от счастья или горя

Плачешь ты, к моим ногам припав.

Мне не надо больше обреченных —

Пленников, заложников, рабов,

Только с милым мне и непреклонным

Буду я делить и хлеб и кров.

Осень 1922

Сказка о черном кольце

1. «Мне от бабушки-татарки…»

Мне от бабушки-татарки

Были редкостью подарки;

И зачем я крещена,

Горько гневалась она.

А пред смертью подобрела

И впервые пожалела,

И вздохнула: «Ах, года!

Вот и внучка молода».

И, простивши нрав мой вздорный,

Завещала перстень черный.

   Так сказала: «Он по ней,

   С ним ей будет веселей».

2. «Я друзьям моим сказала…»

Я друзьям моим сказала:

«Горя много, счастья мало», —

И ушла, закрыв лицо;

Потеряла я кольцо.

И друзья мои сказали:

«Мы кольцо везде искали,

Возле моря на песке

И меж сосен на лужке».

И, догнав меня в аллее,

Тот, кто был других смелее,

Уговаривал меня

Подождать до склона дня.

Я совету удивилась

И на друга рассердилась,

Что глаза его нежны:

«И на что вы мне нужны?

Только можете смеяться,

Друг пред другом похваляться

Да цветы сюда носить».

Всем велела уходить.

3. «И, придя в свою светлицу…»

   И, придя в свою светлицу,

   Застонала хищной птицей,

   Повалилась на кровать

   Сотый раз припоминать:

   Как за ужином сидела,

В очи темные глядела,

Как не ела, не пила

У дубового стола,

Как под скатертью узорной

Протянула перстень черный,

Как взглянул в мое лицо,

Встал и вышел на крыльцо.

…

Не придут ко мне с находкой!

Далеко над быстрой лодкой

Заалели небеса,

Забелели паруса.

1917–1936

Эпические мотивы

Я пою, и лес зеленеет.

Б. А.

1. «В то время я гостила на земле…»

В то время я гостила на земле.

Мне дали имя при крещенье – Анна,

Сладчайшее для губ людских и слуха.

Так дивно знала я земную радость

И праздников считала не двенадцать,

А столько, сколько было дней в году.

Я, тайному велению покорна,

Товарища свободного избрав,

Любила только солнце и деревья.

Однажды поздним летом иностранку

Я встретила в лукавый час зари,

И вместе мы купались в теплом море,

Ее одежда странной мне казалась,

Еще страннее – губы, а слова

Как звезды падали сентябрьской ночью,

И стройная меня учила плавать,

Одной рукой поддерживая тело

Неопытное на тугих волнах.

И часто, стоя в голубой воде,

Она со мной неспешно говорила,

И мне казалось, что вершины леса

Слегка шумят, или хрустит песок,

Иль голосом серебряным волынка

Вдали поет о вечере разлук.

Но слов ее я помнить не могла

И часто ночью с болью просыпалась.

Мне чудился полуоткрытый рот,

Ее глаза и гладкая прическа.

Как вестника небесного, молила

Я девушку печальную тогда:

«Скажи, скажи, зачем угасла память

И, так томительно лаская слух,

Ты отняла блаженство повторенья?…»

И только раз, когда я виноград

В плетеную корзинку собирала,

А смуглая сидела на траве,

Глаза закрыв и распустивши косы,

И томною была и утомленной

От запаха тяжелых синих ягод

И пряного дыханья дикой мяты, —

Она слова чудесные вложила

В сокровищницу памяти моей,

И, полную корзину уронив,

Припала я к земле сухой и душной,

Как к милому, когда поет любовь.

Осень 1913

2. «Покинув рощи родины священной…»

Покинув рощи родины священной

И дом, где Муза, плача, изнывала,

Я, тихая, веселая, жила

На низком острове, который, словно плот,

Остановился в пышной Невской дельте.

О, зимние таинственные дни,

И милый труд, и легкая усталость,

И розы в умывальном кувшине!

Был переулок снежным и недлинным.

И против двери к нам стеной алтарной

Воздвигнут храм Святой Екатерины.

Как рано я из дома выходила,