Бедржих Сметана - [57]

Шведские друзья охотно откликнулись на его просьбу, и вскоре Сметана получил от них 1300 золотых, собранных по подписке.

В эту трудную минуту композитор убедился в добром к себе отношении многих людей, с которыми он никогда особенно тесно и не был связан. Рука помощи протягивалась к нему оттуда, откуда он ее совсем не ждал. Елизавета Коуниц, дочь графа Туна, которую Сметана учил музыке в юные годы, узнав о бедственном положении композитора, организовала у себя во дворце платный концерт для великосветского общества. Кроме нее, в этом концерте приняли участие еще пять пианисток, тоже некогда бравших уроки музыки у Сметаны. 1800 золотых, собранных в этот вечер, Елизавета Коуниц вручила композитору.

Но даже благородный поступок сострадательных женщин враги Сметаны постарались использовать ему во вред. Им было мало того, что Сметану отстранили от руководства театром. Сам факт его существования, даже больного и несчастного, не давал им покоя, и каждый знак внимания к нему разъярял их. Открыто порицать поступки бывших учениц Сметаны, заставивших раскошелиться пражскую знать, пиводовцы не осмелились. Но в «Музыкальной газете» появилась заметка, где говорилось, что организаторы вечера в графском дворце, очевидно, были введены в заблуждение «несколькими интриганами», желавшими представить Сметану в роли мученика, чтобы опорочить новое руководство Театрального общества.

«Политика» вторила «Музыкальной газете» и называла Сметану «нахлебником милосердного Чижка» только за то, что, предоставив театру право постановки всех своих четырех опер, он, с тех пор как оглох, ежемесячно получал из кассы театра лишь 100 золотых. Они старались представить Сметану как человека беспринципного, лишенного понятия о чести, потому что он не отказывался принимать этот «хлеб из милости».

Весьма своеобразным было представление о высокой морали у Пиводы и его приспешников!

Последние выступления «Музыкальной газеты» и «Политики» не остались без ответа. За Сметану снова заступались друзья. Ян Неруда писал в «Народной газете»: «Вы не знаете, кому мешает маэстро Сметана в Чехии? Говорят, впрочем, что он мешает господину Пиводе, затем какому-то господину Бэму, или как там этого почтенного пана зовут. Но немыслимо, чтобы Сметана мешал этим господам. Разве может гора Петржин мешать некоторым из тех булыжников, что лежат внизу на берегу Влтавы?»

Искренне возмущаясь низостью пиводовцев, Неруда писал далее: «Какой прекрасный цветок великодушия внезапно распустился здесь среди нас, и какая омерзительная гусеница тотчас же уселась на него!

Только у нас можно осмеливаться публично говорить такие вещи. Говорить о «милости» по отношению к возвышенному национальному гению так, как говорят о милости, оказываемой преступнику. Говорить о милости, проявляемой Театральным обществом к Сметане, просто недопустимо. Конечно, Обществу делает честь, что оно помогает Сметане в самый тяжелый период его жизни, но так же бесспорно и то, что Сметана доныне является величайшей честью чешского театра».

18 апреля 1875 года Сметана и Вацлав Новотный, который вызвался сопровождать его в заграничном путешествии, отправились в Вюрцбург, где жил тогда знаменитейший специалист по ушным болезням доктор Трэльш. Оттуда они поехали в Вену к профессору Политцрему. Прославленные врачи, обследовав Сметану, единодушно пришли к заключению, что болезнь его нервного происхождения. Слуховой аппарат оказался в полном порядке. Парализован был лишь нерв, который, увы… не удалось оживить ничем, даже электризацией. Надежды на восстановление слуха не оставалось.

«Что касается моей болезни, то мои противники могут быть спокойны; вскоре я уже не буду им больше мешать», — писал Сметана Карлу Бендлю.

Но чем определеннее заявляли врачи о неизлечимости болезни, тем решительнее боролся композитор за свое место в жизни. Могучая, исполинская воля подчиняла себе тело, истерзанное болезнью и нервными потрясениями. Усиленным трудом отвечал он на все удары судьбы, и чем сильнее были эти удары, тем напряженнее работал Сметана.

Именно в те дни, когда болезнь особенно прогрессировала и перспектива полной глухоты мрачной тенью нависла над композитором, Сметана задумал создать цикл симфонических поэм — грандиозное патриотическое повествование о родине.

Если слепой поэт слагает строфы стихов, то он может диктовать их, — так было с известным русским поэтом И. И. Козловым, перед которым, по выражению Пушкина, «во мгле сокрылся мир земной». А как быть музыканту? Ведь он должен, казалось бы, прослушать свое произведение перед тем, как записать его. Оказывается, не всегда бывает так. Некоторые из гениальных сочинений Баха и Моцарта были созданы не за инструментом, а за письменным столом. А такое величайшее творение Бетховена, как Девятая симфония, так же как и его последние сонаты и квартеты, было написано уже совершенно глухим композитором.

Существует поговорка: «Музыкант умеет видеть ушами и слышать глазами». Это значит, что, слушая какое-нибудь произведение, настоящий музыкант может отчетливо представить себе его нотную запись, а глядя в ноты, может не менее отчетливо представить себе реальное звучание музыки. Такое умение обусловлено так называемым внутренним слухом, которым подчас обладают не только профессионалы, но и любители музыки.