Бедный Енох - [3]

* * *

Еще я один раз прошел мимо патрулирующей полиции. Клянусь! — полицейские в упор смотрели на меня (а я у них на виду чуть не упал уже в третий раз) но при этом на меня никак не отреагировали. То ли мой карман (впрочем, что правда — то правда) показался им не достаточно объемным, чтобы в него залезть, то ли еще чего. Иными словами они были правы — забрав свою последнюю заначку Илье на цветы, я фактически (кроме мелочи на сигареты) был пуст.

* * *

И тут позвонила Сестра…

— Это что это вы тут про меня тут вспомнили? — нарочито ёрно стал спрашивать я.

Оказалось же, что полчаса назад я посылал ей sms, что, дескать, заблудился, и не знаю куда идти. Некий такой крик о помощи.

И мне вновь стало как-то неудобно. Сестра сказала, чтобы я стоял там, где стою, и что она меня найдет и подберет.

«Стесняющийся пьяный» — подумал я о себе тогда — «все в таком состоянии распоясываются, смелеют — а я?».

Да, даже в таком состоянии я все просчитывал и думал о будущем и последствиях. Пусть и о ближайшем, совсем-совсем ближайшем будущем, но — думал, боясь совершить что-то не то.

* * *

Впрочем — кто может сказать? Да, я точно знал где я нахожусь, куда мне идти и как добраться до дома. Но, при этом, странное дело, я совершенно как бы и не знал этого. Понимаете?

Нет, конечно.

Чувство какого-то страха, когда-то преследовавшее меня во снах, в момент, когда я только-только засыпал, так что потом вскакивал от порыва ужаса, страха, врывавшегося ко мне в душу, как порыв сильного ветра иногда распахивает прикрытое, но не закрытое окно, вдруг, и не на мгновение, завладело мной, скрутило меня и обездвижило. И слава Богу, что я был настолько пьян, что время от времени проваливался в беспамятство об этом, что потом и позволяло мне пройти еще немного.

* * *

Итак, Пушкинская. Мимо меня проходит какой-то странный тип, в странной одежде, то ли в тоге, то ли в тунике.

Едва завидев меня, метров с пяти, он вдруг остановился, а потом, сделал вид что хочет пройти мимо, но уже не так, рядом со мной и по прямой, а по искривлённой траектории пути, будто бы я для него опасен.

Пройдя же таким образом несколько шагов он опять остановился, и потом, повернувшись ко мне, долго меня разглядывал, после чего еще какое-то время мялся, кусая губу, а потом всё же решился подойти:

— Можно вас спросить? — голос его был тих и слаб, он, видно было, очень стеснялся — мы тут заблудились, хотели бы кое-что вспомнить….

Я же, решив что передо мной попрошайка, которому не хватает на выпивку, собрался быть твердым и непреклонным:

— Нет! Простите! Извините — не надо! То есть — спасибо, но…. не надо.

Странный тип тогда еще больше смутился, запереживал, почесал свою жидкую бородёнку и усики, но, все же вновь себя переборов, начал снова:

— Вы же знаете! Вы должны нам помочь! Мы хотели бы вспомнить….

И тут ситуацию спасла Сестра, подбежав ко мне, едва разглядев, обернувшись по сторонам после подъема из подземного перехода. Она, схватив под локоть, отволокла сначала меня в сторону:

— Что с тобой? Ты чего так пьян? — и затем, узнав, куда мне нужно добраться — вовсе увела в переход.

— Жаль, что тебе скоро в метро — сказала она, выслушав мои причитания — я думала мы пройдемся, поговорим…. Нам же надо с тобой поговорить!

Ну, как я мог тогда не передумать тут же не спускаться в метро? Я предложил ей пройтись вдоль по Дмитровке к Камергерскому:

— Ну а потом посмотрим, куда нам дальше!

* * *

Идя по Камергерскому я рассказывал Сестре о том, как зарывают людей, и о том, что буду жить вечно:

— Меня! — кричал я — и на меня оборачивались люди, хотя теперь мне уже было наплевать на них — не зароют! Ты…. ты не представляешь себе, как весело зарывают людей! Эти…. работяги при кладбище — с ухмылками, с прибаутками! Какой же у них был трудовой порыв и энтузиазм! Они пахали, вкалывали — но с радостью! Никогда не думал, что махать лопатой можно с огоньком, мне всегда казалось, что это дело — тоска зеленая, или даже нет! Черная, кладбищенская…

Но Сестра отвечала, что однажды мы все умрем:

— И ты умрешь — тихо, и даже как-то ласково, как будто эта мысль доставляла ей какое-то тихое, грустное удовольствие — и дети твои, когда будут.

Я ей резонно ответил:

— И ты! И ты!

Но потом:

— А я — не так! Не как все! Не хочу, не хочу, чтобы меня весело зарыли!

Но это было уже и не важно. Я приобнял Сестру за талию, и она не возражала:

— Там еще были другие похороны. — Продолжал я — Какого-то человека хоронили. Цветы, венки — все как положено, сослуживцы, наверное, бывшие, делающие вид что опечалены. Троекуровское ведь — оно как бы не для всех…. У того покойника была простая могила, мммм…. в земле вырытая, все вокруг прощались с ним. Гроб стоял на столе специальном, а потом — пришла эта бригада рабочих и они весело…. очень весело стали опускать гроб в землю, а после забрасывать землей. Земля была — как в поле, там деревья вокруг, но она была без корней, ни травинки — ни былинки. Как пух, только черная, сухая, даже с блеском каким-то… фиолетовым, как перья у ворон, жирным таким….

Но меня просят не огорчаться:

— Может, и ты со временем и сам будешь хотеть, чтобы это произошло? — пропискивала Сестра иногда хватая себя за нос — Например, в доброй глубокой старости?