Бедные звери шизария - [15]

Но это же непередаваемо — глотать пересохшим горлом чистый морозный воздух, видеть редкие тучки над головой, какие — то кустики, снежинки.

Тропинка, по которой нас вели, была очень узкой, девчонки то дело оступались в глубокий снег, хохотали, кто — то затеял игру в снежки.

Какие — то рабочие разглядев нас, уродин в мерзких малиновых платках, раздутых телогрейках и в непарных суконках, не удержались от хохота:

— Смотри, вшивых повели! С матрасами!

— Что, бляди, вши заели?! Ха-Ха-Ха!

Сквозь любопытные взгляды нас наконец довели до прожарки, где мы скинули свои невыносимые ноши и вернулись за матрасами доходяг. И снова — в путь по глубокому снегу. Обратно пришлось тащиться не с пу-стыми руками. Трижды не с пустыми. Матрасы под паром намокли, превратились в гигантские мокрые совершенно неподъемные туши.

Раздался крик:

— Смотрите что — то из тюка выпало!

— Ой, это мои панталоны! И чулочки! — подскочила к находке Капитанша, — Вот они где, родненькие! А я без штанов хожу!

— Брось! Не трогай! — медсестра выбила у нее из рук находку.

— Да как же не трогать? Я без ничего!

Капитанша в доказательство своих слов подняла полы халата. На фоне снежной россыпи ее щекастая задница выглядела очень убедительно.

— Ладно, возьми, раз твои, — согласилась медсестра, и Капитанша тут же натянула на себя мокрое сокровище.

Завидев нас, падкие на зрелища рабочие снова загоготали:

— Ну, что вшивые, прожарились? — поедали нас глазами они.

— А вон у этой задница — ничего! Сам видел! Не отморозь!

— У них все задницы под арестом. Это же самое буйное отделение!

III. БЕСКОНЕЧНЫЙ КОРИДОР

— 1 —

…Туалет — ванная — склад — процедурная — кабинет врача — тихая палата — столовая — поворот — пальма — наблюдательная — дремлющие доходяги — рядом краник с кипяченой водой — хлебнуть и дальше — окно — ку-шетка — туалет — поворот — ванная — склад — процедурная…

Так и ходят с утра до вечера шестьдесят восемь скованных аминазином больных; истертая бурая дорожка заглушает шаги тяжелых ног… Туда — и обратно… От зеркала — до дивана…От столовой — до туалета… Иногда чинное движение сопровождается окриками: "На кроватях не сидеть! Поднимайся, кому говорят?!"

С утра до обеда прикасаться к кроватям не разрешается. Они символ идеального порядка. Острые треугольники взбитых подушек и гладкие, без единой морщинки покрывала соблазняют совершить недозволенное — присесть хотя бы на краешек, или даже прилечь. Но ослушницу ждет самое страшное наказание — перевод в наблюдательную… Привяжут — лежи. Усмирят надолго. Поэтому всем, кому не хватило места на маленьком диванчике, приходится бодро, весело шагать и выглядывать свет в конце бесконечного туннеля.

Быстрее всех бегает босая Зина. Громко шлепает узкими ступнями по полу, торжественно трубит в потолок: " У!!! У!!! У!!!"

Второе место по ходьбе занимает бабка — Иноходка. Словно дикий бес вселился и не дает ни секунды передохнуть.

Непрерывно ходит по кругу маленькая старушечка с болезнью Паркинсона. Дребезжит, словно киборг, тело которого дергает и корежит поломанный механизм. Прыгают руки, трясется голова. Остановить дикую пляску конечностей нечем, и особенно — в больнице. Нет циклодола. Вообще ужасный дефицит на медикаменты в стране. Но на улицах большого города не одно сердце содрогнулось бы от жалости к несчастной, которая не в состоянии даже ложку в руках удержать, не одно разгневанное "почему" неприятно могло бы резануть по слуху представителей власти. А что подумают иностранцы о преимуществах системы? Больная старушка, как индикатор всеобщего неблагополучия, была убрана — с глаз долой — в петелинскую тюрьму. Нет человека — нет проблем.

— И дома не лечили, и в больнице не лечат, нет лекарства, а зачем же обманули, забрали, привезли?

— 2 —

Ночь. Просыпаюсь от грохота. В нескольких сантиметрах содрогается от храпа железобетонное лицо моей Аполлинарии Федоровны. Кажется, гусеницы невидимого танка вот — вот переедут ее череп, и густая кровь хлынет из горла. Но сама она спит, убаюканная дозой, ей плевать на все.

— А я не сплю, не сплю, не сплю…. - это не спит и боится умереть плаксивая бабка Тоня. Всю ночь она слоняется по коридору и разглядывает потолок.

— Кстати, это хорошо — не спать. Больше успеешь сделать. Наполеон вообще не спал.

— А я не сплю-у!

Ровно в три ночи — общая побудка. Начинаются истерики у Хабибуллиной:

— Сына уби-ли-и-и! Верните ребенка-а-а!!!

Нехотя подходит ночная медсестра, едва не двухметровая громада с засученными рукавами:

— Чего орешь?

— Сына родила-а-а!!!

— Врешь! Какой у тебя сын? И не было никогда! Кто бы с тобой сына сделал? Посмотри на себя! Беззубая! Страшная!

— А кто мне зубы выбил?! Сама же и выбила, су-у-у-ка!

Медсестра молча удалилась.

С Хабибуллиной старались не связываться. Ее боялись, как пантеру, потерявшую детеныша. Она первая бросалась на врага, и черное худое тело было неуязвимо. После драки она сама шла в карцер — наблюдательную, поднимала руки над головой и позволяла себя привязать. От уколов даже не морщилась.

— 3 —

Подъем в шесть. Это самые мучительные минуты, особенно для тех, кто под дозой. Им трудно протрезветь, они поднимаются с закрытыми глазами, сомнамбулы, наощупь заправляют постели под бравые крики: