Бедные углы большого дома - [37]

— Не смѣйте, не смѣйте сами шляпки снимать, я васъ раздѣну, — суетилась Варя около Трезора, развязывая ленты шляпки. — Вотъ такъ, садитесь, я все уберу.

— Да я не устала, — говорила съ улыбкой Ольга Васильевна.

— Устали! Устали! — кричала Варя, усаживая Ольгу Васильевну, прибирая ея вещи и поминутно выбѣгая въ кухню, чтобы поторопить Игнатьевну, приготовлявшую чай. Молоденькая хозяйка то забывала подать себѣ чашку, то наливала сливокъ вмѣсто чаю, то вмѣсто сахару клала сухари, начинался хохотъ, звонъ серебристаго молодого голоса проносился черезъ всѣ ленныя владѣнія, и ихъ обитательницы оживлялись, смѣялись, говорили: «Ай-да молодая хозяйка, хорошо хозяйничаетъ!» А Варя иногда звала ихъ, по желанію Ольги Васильевны, къ себѣ и тоже поила чаемъ. Шли безконечные разговоры, совѣщанія, призванія, и вечеръ летѣлъ быстро.

— Да вотъ скоро мнѣ безъ Ардальоши придется жить, выйдетъ онъ черезъ годъ изъ емназіи, студентомъ будетъ, разъѣдемся, — жалобно говорила Акулина Елизаровна.

— Отчего же вамъ и тогда не жить вмѣстѣ? — удивлялась Ольга Васильевна.

— Гдѣ мнѣ, вѣдь я неблагородная! Товарищамъ неловко будетъ къ нему ходить.

— Да почему вы считаете себя неблагородною, вѣдь вы капитана жена?

— Да-съ, это точно, что мой мужъ капитанъ былъ, царство ему небесное, а я-то неблагородная… Ужъ и какъ это я замужъ-то за него, моего голубчика, вышла, — сама по сію пору не знаю! — предавалась грустнымъ воспоминаніямъ капитанша. — Жили мы это съ покойницей-матушкой въ бѣдности, семья была большая, дѣти малъ-мала-меньше, вотъ я однажды по мѣщанству да по бѣдности и мою полы, — вдругъ дверь настежь, гляжу — офицеръ въ дверяхъ. Молода я была, платьишко подобрано, прости Господи, мочалка въ рукахъ, — покраснѣла я. Оно, знаете, трудиться Богъ велѣлъ, а вотъ покраснѣла-таки тогда, грѣшница! «Кого вамъ?» спрашиваю офицера. — «Не здѣсь ли, говоритъ, Мухраковы живутъ?» — «Здѣсь», отвѣтила я-то. — «А вы, вѣрно, Акулина Елизаровна?» спрашиваетъ онъ. — «Да-съ,» отвѣчаю я, да платьишко обдергиваю. — «Ничего, ничего, говоритъ, не стыдитесь, трудиться не стыдно… Я это, знаете, только потому зашелъ, что вы мнѣ понравились. Хотите выйти за меня замужъ?» — Какъ онъ сказалъ это, я такъ и залилась слезами, представилось мнѣ, что онъ шутитъ надо мной, а вѣдь что-жъ, если бъ и пошутилъ? не барыня была! Я бѣжать, онъ за мной въ комнату… Помяни его Господи во царствіи Твоемъ! — слезливо произнесла капитанша и утерла набѣжавшую слезу.

— Ну, и что же? — полюбопытствовала Ольга Васильевна

— Повѣнчались, — въ раздумья отвѣтила Акулина Елязаровна.

— И счастливо вы жили, любилъ онъ васъ?

— Какъ же-съ, вѣдь онъ благородный былъ… Вотъ теперь тоже и Ардальоша благородный, пошли ему Господи счастья! А я что? — кое-какъ вѣкъ доживу…

— Такъ-то вамъ весь вѣкъ и пришлось трудиться?

— Что-жъ, мое дѣло такое, мнѣ не привыкать, вотъ дай Богъ, чтобы Ардальошѣ-то не пришлось чернаго дѣла дѣлать, онъ не мнѣ чета.

— Ну, авось еще будетъ счастливъ и васъ осчастливить, будете въ довольствѣ съ нимъ жить…

— Ни, ни, ни, что вы! Мнѣ ничего не надо! Да я на него изъ-за уголка смотрѣть буду, когда онъ на службу станетъ ходить. Что я срамить его, что ли, буду своимъ холопствомъ? Какая же я послѣ этого матъ ему буду?

— На боковую, однако, пора, — говорила Игнатьевна, когда сумерки вечера смѣнялись полумглою лѣтней ночи. — Благодаримъ за угощенье.

— Къ заутрени завтра далъ бы Господь не проспать, — крестилась Акулина Елизаровна.

— Мерси-съ, монъ анжъ, — оканчивала маіорская дочь, и всѣ тихо и мирно расходились по своимъ комнатамъ. Въ ленныхъ владѣніяхъ наступала тишина, носились какіе-нибудь запахи истребленнаго ужина, слышались звуки храпѣнья, присвиста, бой часовъ, и все это стихало все болѣе и болѣе, а въ комнатѣ Семена Мартыновича еще звучалъ едва внятный, полудремотный шопотъ.

— Всѣ онѣ такія добрыя, любятъ насъ, — говорила Ольга Васильевна. — Хорошо намъ жить, Варя. И вотъ говорятъ, что нѣтъ хорошихъ людей… Да ты спишь, голубчикъ? Ну, спи, спи, дитя мое!.. Ди-тя мо-е… — уже сквозь сонъ шептала Ольга Васильевна и тихо засыпала.

Счастье было бы полное, если бы на землѣ, то-есть въ обществѣ, имѣющемъ свои глубокія соображенія, могло быть полное счастіе. Если бы я былъ мелодраматическимъ писателемъ, то я сейчасъ бы привелъ въ квартиру Ольги Васильевны какого-нибудь яраго героя, и онъ погубилъ бы счастье моихъ героинь. — «Маниловщина! — воскликнулъ бы онъ, ероша волосы, — плѣсень старосвѣтскихъ помѣщиковъ, духота, животная жизнь и т. д.» — Услышавъ эти страшныя рѣчи, Варя начала бы ненавидѣть животную жизнь и проклинать маниловщину; Ольга Васильевна, слыша, что ее причисляютъ къ маниловцамъ, выбросилась бы съ горя въ окно; Варю потрясъ бы этотъ поступокъ, и она тоже выбросилась бы въ окно; маіорская дочь воскликнула бы: «ахъ какой пассажъ!» и упала бы въ обморокъ, читатели послѣдовали бы ея примѣру, и сотни докторовъ получили бы по лишнимъ тремъ рублямъ за визитъ и вмѣстѣ со своими паціентами признали бы мой разсказъ за произведеніе, полное содержанія. Но, къ несчастію, я не мелодраматическій писатель, героевъ въ моемъ разсказѣ нѣтъ, а трагическія исторіи, напоминающія сказку, а оставляю въ полное владѣніе всѣмъ салоннымъ болтунамъ, разносчикамъ новостей, провозвѣстникамъ скандаловъ. Читатель, полагающій, что безъ такого содержанія не можетъ быть никакого разсказа, можетъ обратиться къ этимъ господамъ, и они его непремѣнно утѣшатъ разсказомъ — ну, хоть про исторію какой-нибудь Даріи Ивановны или Вѣры Дмитріевны и ихъ мужей, — это будутъ непремѣнно трагическія исторіи, полныя глубокаго содержанія, въ нихъ будутъ играть роль пистолеты, яды, ножи, невѣрность, обмороки, и будетъ отсутствовать только здравый смыслъ, но за такой бездѣлицей не стоитъ и гнаться! Я же вижу въ жизни своего рода смыслъ и занимаюсь именно имъ, потому-то даже самый скорбныя мѣста въ моей исторіи не будутъ неожиданными и явятся вслѣдствіе извѣстныхъ причинъ. Итакъ, непріятности явились къ моимъ дюжиннымъ героинямъ не отъ появленія недюжиннаго героя, а совершенно съ другой стороны. Черезъ мѣсяцъ послѣ переселенія въ квартиру Игнатьевны двухъ дѣвушекъ къ нимъ явились неожиданныя гостьи. Это была тетушка Ольги Васильевны Дарья Петровна со своими тремя средними дочерьми. У тетушки было ихъ шесть и столько же сыновей; старшей дочери, родившейся во времена мучительныхъ стремленій къ благосостоянію, няньчивщей своихъ сестеръ и едва знавшей грамоту, было лѣтъ тридцать пять, младшей дочери, родившейся во времена самодовольнаго пользованія плодами долгихъ трудовъ и воспитывавшейся въ институтѣ, было лѣтъ пятнадцать. Тетушка, судя по лѣтамъ ея дѣтей, была не молода, но она была толста, бойка, бодра. Она была не бѣдна, ея мужъ, статскій совѣтникъ Гребешковъ, получалъ значительное жалованье, но она не могла считаться и богатой, потому-что четырнадцати человѣкамъ нужно очень много денегъ, чтобы быть богатымъ, а если эти люди къ тому же не могутъ уже заниматься работою по своему званію и положенію въ свѣтѣ, то средства должны быть еще больше. Ольга Васильевна въ былое время воспитывала трехъ среднихъ дочерей своей тетушки, разумѣется, даромъ, — она была такъ осчастливлена, такъ осчастливлена предложеніемъ жить у родныхъ, а не наниматься въ чужой домъ, что готова была сама платить за это одолженіе, возможное только со стороны родныхъ, уже выбившихся изъ нужды, уже заботившихся не о хлѣбѣ единомъ, но еще даже и не мечтавшихъ объ институтѣ. Потомъ она постоянно получала приглашенія ѣздить къ добрымъ родственникамъ по праздникамъ и такъ цѣнила эту родственную привязанность, что постоянно возила маленькіе подарочки кузинамъ; правда, у нея у самой нерѣдко бывали худы сапожки, не было перчатокъ, но развѣ можно не дарить такихъ милыхъ, добрыхъ кузинъ; онѣ такъ любили ее! Онѣ, я думаю, даже увѣренъ въ этомъ, и принимали подарочки только для того, чтобы не обидѣть ее, такъ какъ что же значили какія-нибудь трехрублевыя брошки для людей, имѣющихъ въ своемъ распоряженіи три, четыре тысячи въ годъ? Появленіе неожиданныхъ гостей напомнило Ольгѣ Васильевнѣ всю ея черную неблагодарность къ нимъ: она въ тревогахъ послѣ смерти Скрипицыной ни разу не была у нихъ! Теперь это волновало ее, дремавшая совѣсть проснулась.