Бедные углы большого дома - [17]

Послѣднія глубокія соображенія казались вполнѣ вѣрными миленькому ребенку-кадету, онъ не зналъ, что Варя еще слишкомъ глупа для подобныхъ расчетовъ, и все считалъ ее болѣе умною, чѣмъ она была на дѣлѣ.

— Я не просила.

— Вотъ это хорошо! Такъ, значитъ, она насильно взяла васъ къ себѣ? Молодецъ-сестра, даромъ крестьянъ пріобрѣтаетъ, пожалуй, цѣлую деревню для меня пріобрѣтетъ.

Варя съ удивленіемъ посмотрѣла на собесѣдника; какія-то новыя, до сихъ поръ неслыханныя ею соображенія высказывались имъ, но она ничего не могла вдругъ понять изъ нихъ, не могла сдѣлать выводовъ.

— Вотъ теперь и шейте ей воротнички, нарукавнички, вяжите кошелечки, читайте Шатобріашку, а какъ она разорится, — вамъ и придется идти по-міру или въ горничныя дѣвки. Еще до пятнадцатаго года дожили, а этого не поняли. Вѣдь черезъ два годика вы замужъ можете выйти, черезъ три, да еще и раньше, своихъ дѣтей можете имѣть. Иныя очень рано развиваются и могутъ рожать. Я зналъ…

Варя вспыхнула и вспомнила слова маіорской дочери, что о- такихъ вещахъ стыдно говорить, хотя сама и не понимала, почему стыдно.

— Ступайте прочь!

— Это зачѣмъ?

— Я не хочу съ вами говорить.

— Почему?

Отвѣта не послѣдовало.

— Или вамъ стыдно слушать о томъ, что у васъ дѣти будутъ? Полноте, черезъ годикъ сами объ этомъ будете шептаться съ подругами. Знаю я васъ. Я думаю, вы и теперь учителямъ записочки суете, а по вечерамъ между собою…

— Уйдите!

— Чего вы волнуетесь, малютка? Давайте вашу лапенку и помиримся!

— Уйдите!

— Ну нѣтъ, вотъ на зло не уйду, чтобы вы не капризничали. Давайте руку.

— Не дамъ! — воскликнула упрямая Варя, и въ ея голосѣ послышалась не нервная раздражительность слабаго существа, а злоба, лицо покрылось блѣдностью, глаза засверкали гнѣвомъ. Котенокъ обратился въ тигренка.

— Дашь! — крикнулъ кадетъ и подошелъ къ ней.

Она схватила съ пялецъ катушки и, швырнувъ ихъ въ лицо противника, убѣжала въ спальню. Пяльцы полетѣли на подъ.

Шумъ достигъ до ушей госпожи Скришщыной. Она, какъ заслышавшій драку адъютантовъ Отелло, съ гнѣвомъ явилась въ комнату и обратилась съ разспросами въ брату. Онъ чистосердечно признался, что Варя задремала за работой, уронила во снѣ пяльцы и, испугавшись ихъ паденія, убѣжала въ спальню. Позвали Варю.

— Какъ ты неосторожна! — оказала Скрипицына, разглядывая, не порвался ли воротничокъ. — Шумишь на весь домъ. Насъ трое, и мы не дѣлаемъ шума, насъ даже не слышно, а ты одна тревожишь всѣхъ. Эта угловатость манеръ неприлична, это свойство мужиковъ.

— Но развѣ я виновата, что…

— Пожалуйста, оставь привычку оправдываться. Я ее уже не разъ замѣчала въ тебѣ. Сознаніе своей вины, раскаяніе — лучшія оправданія. Въ женщинѣ должна быть покорность и покорность. Ты должна учиться принимать дѣльныя наставленія, должна дорожить ими. Время летитъ и, можетъ-быть, придетъ пора, когда я не въ силахъ буду подать тебѣ совѣтъ, протянуть руку помощи. Скрипицына впала въ элегическій тонъ.

— Но знаете ли вы, что…

— Все, все знаю и не браню тебя. Теперь шей и будь осторожна.

Варя нахмурила брови, взглянула исподлобья на наставницу и опустила голову; въ эту минуту было ясно, что она дурная, злая дѣвочка. Ея лицо было непріятно, въ ея глазенкахъ горѣлъ зловѣщій свѣтъ.

— Что, выслушали проповѣдь? — засмѣялся кадетъ по удаленіи сестры.

Ему не отвѣчали.

— Послушайте, не дуйтесь! Будемъ друзьями.

Варя молчала, кадетъ посвистывалъ.

— Ну, хотите, я вамъ что-нибудь почитаю?

Отвѣта не было. Кадетъ еще посвисталъ и побарабанилъ пальцами, что онъ дѣлалъ весьма ловко.

— Вѣдь это отвратительно быть такой упрямой! Вы знаете, кто упрямѣе всѣхъ? Оселъ!

Варя и тутъ выдержала свой характеръ.

— Сестра правду говоритъ, что вы неразвиты. Съ вами не стоитъ и говорить. Я хотѣлъ быть вашимъ другомъ, научить васъ, какъ должно поступать, чтобы быть независимой, свободной, а вы дуетесь, какъ глупая дѣвчонка. Прочли бы сказку о томъ, какъ баба не хотѣла сказать: слава Богу, мужъ лапоть сплелъ. Тогда увидали бы, какъ нелѣпо упрямство. Оставайтесь же однѣ, я уйду

Въ комнатѣ только иголка щелкала по натянутому батисту.

— Прощайте, истуканчикъ!

Вечеромъ подали чай.

— Сестра, ты любишь истуканчиковъ? — спросилъ кадетъ.

— Какихъ истуканчиковъ?

— Вотъ такихъ съ кривыми ножками, съ глупенькими рыльцами, какимъ китайцы молятся.

— Фи! о какихъ гадостяхъ ты говоришь.

— О гадостяхъ! А вотъ mademoiselle хочетъ сдѣлаться похожею на нихъ.

— Какъ такъ?

— Да, она хочетъ постоянно молчать, чтобы сдѣлаться похожею на нихъ. Я о чемъ ни говорилъ съ ней, она ни на что не отвѣчала.

— Она неразвита и не понимаетъ, что это невѣжливость. Нельзя же, мой другъ, все въ минуту сдѣлать, Богъ дастъ, отучится и отъ этого. У нея жесткій и черствый характеръ, она огрубѣла въ грубой средѣ.

— Ну, да ты сдѣлаешь его мягкимъ.

— Можетъ-быть. По крайней мѣрѣ, мнѣ такъ хочется, чтобы онъ получилъ болѣе женственности.

Кадетъ сталъ собираться въ корпусъ.

— Дай, пожалуйста, мнѣ денегъ, сестра…

— Неужели ты въ недѣлю издержалъ пять рублей?

— Да вѣдь я же былъ вчера у…

— У кого?

— А, чортъ возьми! — смѣшался и разсердился братъ. — Ну, у кого бы ни былъ, но у меня денегъ нѣтъ!

Сестра покачала головой.