Бедность как экономический принцип - [6]

Как же случается, что эта же бедность, которой предмет — возбуждение в нас добродетели и упрочение всеобщего равновесия, восстановляет нас друг против друга и возжигает войну между народами? Это мы постараемся раскрыть в следующей главе.

Глава II ИЛЛЮЗИЯ БОГАТСТВА НАЧАЛО И ВСЕОБЩНОСТЬ ПАУПЕРИЗМА

Назначение человека на земле — совершенство духовное и нравственное; это назначение требует от него умеренного образа жизни. Относительно силы потребления, бесконечности желаний, роскоши и великолепия идеала средства человечества очень ограниченны; оно бедно и должно быть бедным, потому что без этого оно впадает, вследствие обмана чувств и соблазна ума, в животность, развращается телесно и душевно и теряет, вследствие самого наслаждения, сокровища своей добродетели и своего гения. Вот закон, который предписывается нам нашим земным положением и который доказывается и политической экономией, и статистикой, и историей, и нравственностью. Народы, преследующие, как высшее благо, материальное богатство и доставляемые им наслаждения, находятся в состоянии упадка.

Прогресс, или совершенствование нашего рода, весь заключается в справедливости и философии. Увеличение благосостояния занимает в нем место не столько как награда и средство к счастью, сколько как выражение приобретенной нами науки и символ нашей добродетели. Перед этой действительностью вещей навсегда распадается теория сенсуалистов, уличенная в противоречии с общественным назначением.

Если бы мы жили, как советует Евангелие, в духе радостной бедности, самый совершенный порядок царствовал бы на земле. Не было бы ни порока, ни преступления; трудом, разумом и добродетелью люди образовали бы общество мудрецов; они наслаждались бы всем благоденствием, на какое только способна их природа. Но этого не может быть в настоящее время, этого не видно было ни в какие времена, и именно вследствие нарушения двух наших величайших законов — бедности и умеренности.

Вышедший из изобилия первых времен, принужденный работать, научившись определять ценность вещей потраченным на них трудом, человек поддался горячке богатств; это значило с первого же шагу сбиться с дороги.

Человек верует в то, что он называет богатством, так же как он верует в наслаждение и во все иллюзии идеала. Именно вследствие того, что он обязан производить то, что потребляет, он смотрит на накопление богатств и на вытекающее из него наслаждение как на свою цель. Эту-то цель он преследует с жаром: пример некоторых обогатившихся уверяет его, что доступное некоторым доступно всем; если бы это было иначе, он бы счел это противоречием в природе, ложью Провидения. Сильный этим заключением своего ума, он воображает, что насколько угодно может увеличивать свое имущество и отыскать, посредством закона ценностей, первобытное изобилие. Он копит, собирает, наживается; его душа насыщается, упивается в идее.

Настоящий век проникнут этим верованием безумнее всех тех, которые оно имеет притязание заменить. Изучение политической экономии, науки самой новой и еще очень мало понятой, доводит до него умы; школы социалистов друг перед другом щеголяли в этой оргии сенсуализма; правительства, сколько могут, благоприятствуют полету и служению материальным интересам; сама религия, столь суровая некогда в своем языке, как будто тоже их поддерживает. Создавать богатство, копить деньги, обогащаться, окружать себя роскошью сделалось везде главным правилом нравственности и правительства. Дошли до заявления, что лучшее средство сделать людей добродетельными, прекратить пороки и преступление — распространить везде комфорт, утроить или учетверить богатство; тому, кто рассчитывает на бумаге, — и миллионы нипочем!

Наконец, этой новой этикой приучились разжигать сребролюбие вопреки тому, что гласили древние нравоучители, а именно что прежде нужно сделать людей умеренными, целомудренными, скромными, научить их жить немногим и довольствоваться своею долею и что уже тогда все пойдет хорошо в обществе и государстве. Можно сказать, что в этом отношении общественное сознание было, так сказать, опрокинуто вверх дном: каждый теперь может видеть, какой получился результат от этого странного переворота.

Между тем очевидно всякому, кто когда-нибудь размышлял хоть немного над законами экономического порядка, что богатство, так же как и ценность, не столько означает действительность, сколько отношение: отношение производства к потреблению, предложения к спросу, труда к капиталу, продукта к заработной плате, нужды к действию и пр. — отношение, имеющее родовым, типическим выражением средний день работника, рассматриваемый с двух сторон, издержек и продукта. Рабочий день — вот в двух словах торговая книга общественного имущества, изменяющаяся по временам, но в гораздо более узких пределах, чем обыкновенно думают, в активе открытиями и следствиями промышленности, торговли, добывания сырых материалов, земледелия, колонизации и победы; в пассиве же повальными болезнями, дурными жатвами, революциями и войнами.

Из этого понятия о рабочем дне следует, что общее производство, выражение вместе взятого, общего труда, ни в каком случае не может сколько-нибудь заметно превзойти общую необходимую потребность, то, что мы назвали хлебом насущным. Мысль удвоить, утроить производство страны, как удваивают и утраивают заказ у фабриканта холста или сукна, не обращая внимания и не принимая в расчет пропорционального увеличения труда, капитала, населения и рынка, в особенности не принимая в расчет рука об руку идущего развития ума и нравов, что требует наиболее забот и всего дороже стóит, — эта мысль, говорю, еще безрассуднее квадратуры круга: это — противоречие, бессмыслица. Но вот это именно массы отказываются понять, экономисты — разъяснить, и об этом правительства весьма благоразумно умалчивают. Производите, обделывайте дела, обогащайтесь — это ваше единственное прибежище теперь, когда вы не верите ни в Бога, ни в человечество!