втракаем? — Он уже накрыл стол, тут были и икра трески, и черный
хлеб, и три бутылки водки, и подгоревший омлет. Но главное — то-
матный сок, только что из холодильника.
Сережа бодро вскочил, успев заметить, что Костя еще и умело
прибрался в квартире.
На нем был халат с искрой, странные панталоны. Он отодвинул
в сторону лежавшие рядом газеты.
— Что нового произошло? — спросил Ненашев.
— Где-то кровь, кинопремьеры, принцесса скончалась. Где-то
дождь, слякоть, но не у нас. Диссиденты бунтуют.
— Я диссидентов терпеть не могу, — уже через час, когда была
распита первая, убежденно изъяснялся Сережа. — Слишком удобная
позиция: я всегда против. Чуваку говоришь: а если вот так? А он: «Нет, против, подвергаю тебя остракизму». А если так? «Тоже против, отри-
цаю, порицаю». Диссидентство — род мании величия. Наверняка, как
разойдутся по домам после митингов, жен поколачивают. «Я против этой
прически, я против этих духов и этого гарнира. Подай другой, лярва ты
этакая!». И вот в этот момент они как раз чувствуют себя героями. Как нам
всем нравится ненавидеть, какими сильными мы тогда себя чувствуем!
— Да, это верно, — согласился Костя, — свою жизненную по-
зицию мы строим на отрицании. Но где же выход?
— Во всеобщей любви.
— И что, вы всех любите?
Да! — вдруг с отчаянием воскликнул Сережа. — Люблю, и ни-
чего не могу с этим поделать. Другое дело, что меня самого любить
не за что. Мой враг во мне, и этого врага не победить. А вот ты в
каждом видишь врага.
Костя принес из кухни банку с каким-то салатом и стал рас-
кладывать его по тарелкам.
— Этот тетя Тома. Благодарная женщина, а я не могу отказать.
Обида может быть. Если ей надо, я готов.
— Три года назад хоронили.
88
Сережа посмотрел на люстру и увидел, что в ней перегорело
несколько лампочек. — Костя, вкрути, пожалуйста, лампочки, они
в комоде, — попросил он, заваливаясь на спину.
— А самому слабо?
— Нет. Обыкновенная просьба. Не выношу, когда меня берут
на слабо.
— Вот именно. Не выносите. Простите за откровенность: вы ничем не лучше и не хуже других, Сергей Сергеевич, когда
начинаете отдавать распоряжения. А вся эта болтовня про лю-
бовь — сотрясение воздуха. Кому вы принесли добро, покажите
мне. Вам хоть раз сказали «спасибо»? Я говорю не в житейском
плане. Наелись? Не мне вас пестовать. Вы повисли в своем мире
разученных красивых слов, как кукла на трапеции, и качаетесь из
стороны в сторону.
— А ты нет?
Оба были уже достаточно разгорячены алкоголем.
Костя в глазах Сережи как-то резко переменился. Его отутюжен-
ные волосы отовсюду пахли парикмахерской, и стрелки на штанах
были безупречны. Сереже стало не по себе.
— Я — нет, — отвечал Костя, — и вот почему. Я знаю, чего
я хочу. Посмотрите на себя, Сергей Сергеевич! Ну кто вы такой?
Вечный пацан, что-то обещающий миру, сомнительный тип с запа-
хом дешевого одеколона. Все ваши порывы бесплодны, вам никогда
не дознаться своего дурацкого смысла жизни, которого, доложу я
вам, и нету. В придачу вам изменяют женщины — что может быть
ниже этого?
— Хотите быть банальным, — продолжал он, — будьте, хотите быть несчастным — пожалуйста, хотите быть глупым, бездарным — заходите, открыто. А вот что-то из себя представ-
лять — увольте, это не к нам. Бейтесь головой о чугунную дверь, бейтесь. Но на просветление не рассчитывайте. Да, вы хороший
человек, Сергей Сергеевич, а толку? Вы никогда не станете глав-
ным героем романа, например. Что в вас интересного?
Сережа был в замешательстве — это был момент, когда чужого
человека понимаешь лучше самого себя.
89
3.
Ненашев проснулся рано. Настенные часы показывали семь.
Он в трусах проследовал в свою бывшую комнату, где сейчас спал
Костя, и стал его расталкивать:
— Сейчас что, семь?
— Ноль-семь вчера брали.
— Вчера. У нас осталось?
— Нет, конечно.
— Значит, мне срочно надо в «Дружбу». Они ровно в семь от-
крываются. Или не ходить?
— Нет, сходите, — ответил Костя, — для продавщиц это хоро-
шая примета — если первый покупатель — мужчина. А если у него
красный кошелек, значит, в нем есть деньги.
Через час, поднявшись, Костя застал Сережу в зале за энергич-
ным передвижением мебели.
Ты не встречен братьей шумной,
Буйных оргий властелин.
Сластолюбец вольнодумный,
Я сегодня пью один, —
объявил Ненашев, уже посетивший ближайший ларек, и продол-
жал таскать мебель, пытаясь расставить ее по системе «фэн-шуй».
— С одной стороны, физические упражнения полезны, — сказал
Костя, — но умоляю вас, Сергей Сергеевич, ослабьте бурю и натиск, шум и ярость! Сейчас соседи придут, потом милицию вызовут, а вы
в состоянии алкогольного опьянения.
Сережа немедленно высунулся из-за шкафа:
— А я не потому таскаю мебель, что мне так хочется. Я таскаю ее
потому, что мне не дает жить память о тете. Говоря проще, если ты ее
не любил, то и не вмешивайся. Я вообще не знаю, откуда ты взялся.
— А откуда ты сам взялся? — Костя закинул ногу на ногу, присев
на передвинутый в угол стул («на ты» он обратился впервые и, скорее
всего, случайно), — может быть, вы порождение чьего-то ума? Каждый
думает о тебе по-своему. И для них вы реальность, а на самом деле —
только проекция. Вот был у меня друг — покойный Аполлон Саратов.
