Беда - [16]

Он отпустил ручку. Поежился, залез в кровать и натянул на себя одеяло – вернее, ту его часть, которая не была занята Чернухой. И снова поежился.

Лежа в постели, Генри размышлял, что стало бы с чосеровскими паломниками, если бы по пути в Кентербери на них обрушилась такая буря. А как подействовали бы громы и молнии такой мощи на Льюиса и Кларка? Повернули бы они вспять, чтобы укрыться в Сент-Луисе[10]?

И куда деваются во время штормов морские черепахи? Как они уберегают от Беды свои драгоценные панцири?

Опять молния, и тут же гром. Совсем близко.

Генри встал. Чернуха подняла голову и навострила уши. Генри пересек комнату, одним рывком распахнул застекленные двери и вышел на каменный балкон.

Там и вправду творилось что-то невообразимое, но при этом было теплее, чем он ожидал. Град кончился, но дождь лил с такой силой, что буквально за пару секунд промочил его до нитки. Он раскинул руки в стороны – сделать это оказалось нелегко из-за сумасшедшего ветра – и ощутил, как на него и на дом давит вся земная атмосфера. Он даже пошатнулся, но тем не менее шагнул к краю балкона и посмотрел вниз. Высокие буруны кидались на берег как самоубийцы.

И на всем этом просторе, во всей этой бушующей тьме Генри был совершенно один – пока Чернуха не подошла и не встала рядом, тихонько прислонившись к его мокрым ногам.

Она слабо поскуливала.

Генри нагнулся и почесал ее за мгновенно вымокшими ушами. Они вместе смотрели, как шторм терзает ночь, смотрели даже тогда, когда град снова начал колоть их ледяными иголками, – и в конце концов Чернуха стала поскуливать уже не так слабо. Тогда они вернулись обратно в комнату и закрыли балконные двери. Генри принес из ванной полотенце и вытер Чернуху – хотя до этого она уже успела отряхнуться и забрызгать водой все вокруг, – а потом вытерся сам, хотя и не успел вовремя сообразить, что другого полотенца у него нет, а это теперь не просто мокрое, но еще и псивое.

В эту ночь Генри с Чернухой спали крепко, тесно прижавшись друг к дружке, а шторм за окном продолжал буянить, скрежетать зубами и бросаться на все, что мог сдвинуть с места, – включая каяк, который он сорвал с привязи, оттащил от берега и швырял по волнам до тех пор, пока тот не ускользнул в морскую глубь, где царили тишина и покой.

К утру непогода улеглась, и небо окрасилось в матово-голубой цвет. Чернуха соскочила с отсыревшего одеяла, готовая к прогулке, и Генри тоже привел себя в готовность, найдя чистое полотенце и приняв душ. Пока он сушил на балконе волосы, Чернуха сидела рядом. Казалось, что они перенеслись на другую планету: море синело по-весеннему, а высокие утесы подсыхали на утреннем солнце. Повсюду реяли чайки, пронзительно крича над тем, что буря подняла с морского дна. Горизонт был словно проведен по линейке.

Когда Генри с Чернухой спустились вниз, они не застали на кухне матери Генри. Похоже, ее вообще не было дома. Генри вышел и заглянул в каретную – БМВ и «фиат» стояли на месте.

Наконец он отыскал мать на заднем дворе, на тропинке, ведущей в Бухту спасения. Она просто куда-то смотрела, и когда Генри с Чернухой подошли к ней, они поняли, куда.

Почти весь пляж в бухте исчез. С ближней стороны его завалило черными камнями, рухнувшими с берега. Между ними и дальним краем бухты уцелела только маленькая песчаная полоска.

А на дальнем краю высился скелет старого разбитого корабля – его корпус и палуба.

Волнение на море еще не совсем стихло, поэтому Чернуха не пошла вниз, но Генри с матерью спустились в преобразившуюся бухту и перелезли через каменную баррикаду. Большая часть корабельного хребта и ребер по-прежнему оставалась погребенной, но его бимсы были на виду – кривые и покоробленные, они нависали над песком среди ошметков палубного настила. Форштевень корабля отломился и лежал рядом, а корму разнесло в щепки, но в остальном его каркас более или менее сохранился. Внутри его грудной клетки торчали из песка отдельные доски, бочарная клепка и пеньки двух толстых мачт, все в темных комьях водорослей.

Генри потрогал конец одного шпангоута. Он был обугленный – да и другие шпангоуты тоже. Пламя облизало по краям и доски палубы.

– Надо же, – сказала мать Генри. – Сколько он тут лежал? А мы и не знали.

Генри ступил внутрь каркаса – «Осторожно, – сказала его мать, – не напорись там на что-нибудь» – и потыкал песок ногой, проверяя, можно ли освободить все судно целиком. Однако песок был совсем твердый, как будто спекшийся. Своими силами тут не обойдешься, подумал Генри и решил хотя бы очистить от водорослей кусок обшивки, прибитый к шпангоутам. Но даже это оказалось непросто, потому что ветер накидал на него водоросли огромными горстями и завязал их в узлы. Генри упорно дергал один большой клубок, пока он не поддался; в этот момент что-то лязгнуло, и под травой мелькнул черный металл.

– Эй, смотрите! – крикнул он, и его мать с Чернухой, которая не усидела наверху одна, подошли к нему. Чернуха сунула нос в траву и боязливо принюхалась, подрагивая от напряжения, готовая в случае чего сразу же задать стрекача.

Генри продолжал распутывать водоросли, и из-под них мало-помалу показался бок черного металлического звена, потом еще звенья, а потом что-то вроде истлевшего обруча, который когда-то, по-видимому, открывался и закрывался. Генри окинул массивную доску взглядом из конца в конец. Клубки водорослей висели на ней через равные промежутки, все на одной высоте – они явно обмотались вокруг таких же звеньев с обручами, накрепко приделанных к дереву.