Беда с этой Мэри - [9]

Энни, никому не позволявшая диктовать ей хоть что-нибудь, появилась в черном бархатном вечернем платье без бретелек, в туфлях на шпильках высотой три дюйма и в длинных черных перчатках а-ля Рита Хейворт в «Джильде».

Следует сказать, что Рита Хейворт была в то время ее любимой киноактрисой. У Энни были тогда длинные рыжие волосы, которые она зачесывала назад. Поэтому она пыжилась изо всех сил, чтобы выглядеть совершенством. Сказать, что Джо это не понравилось, было бы большим преуменьшением его недовольства. Пришпилить к ее корсажу купленную им розу было бы немыслимо, и весь вечер он провел, отражая атаки обожателей Энни, и заработал на этом поприще синяк под глазом, не считая рассеченной губы.

— Так ты скажешь мне или нет? — подзуживала Энни, стараясь вернуть погрузившуюся в воспоминания Мэри к настоящему.

— Лу пригласил меня на свидание сегодня утром, — призналась наконец Мэри. — И нечего так смотреть на меня. Это всего лишь первое свидание. Я никогда не согласилась бы спать с ним ради телятины. Ну разве что ради говяжьей вырезки.

— Ты будешь уже в глубоком маразме, когда решишься наконец узнать, в чем состоят сексуальные отношения, но к тому времени не вспомнишь, для чего предназначено это твое славное маленькое отверстие.

— По крайней мере мне не нужно будет восстанавливать девственность после пятидесяти тысяч сои…

Мэри вовремя умолкла, чувствуя, как вспыхнули ее щеки, но Энни ничуть не обиделась.

Она откинула голову и расхохоталась, показав свои на редкость белые ровные зубы. Мэри завидовала зубам Энни, потому что ее передние зубы были кривоваты и слегка выдавались вперед, и из-за этого она стеснялась улыбаться.

Фрэнк Руссо не согласился отправить дочь к ортодонту, как это сделал Сид Голдман, и терпеливо выносил постоянные попреки Софии, уверявшей его, что Мэри обречена на муки и страдания в течение всей жизни, потому что ее отец поскупился заплатить за то, чтобы ей поставили скобки.

«Несчастье Мэри, — говорила София, — в том, что у нее неправильный прикус и передние зубы выдаются вперед. Слава Богу, не очень сильно. Но ей необходимо поставить металлические скобки».

— Очень хорошо, Мэри, — сказала Энни, и в глазах ее заплясали смешинки. — Вижу, что одинокая и целомудренная жизнь обострила твой ум и сделала тебя саркастичной. А теперь только надо усилить твое либидо.

— Прекрати это занудство. Когда придет время, я займусь этим. К чему спешить?

— Право же, Мэри, надо смотреть на жизнь трезво. Тебе почти тридцать четыре, а ты воображаешь, что оргазм выращивают в чашечках Петри [6]. Принимай жизнь такой, какая она есть. И Бога ради, познакомься с сексом. Несмотря на все то, что тебе твердит София, ты не будешь гореть в аду, если переспишь с мужчиной. Если бы дело обстояло так, как утверждает твоя мать, мне бы предстояло поджариваться на огне целую вечность.

Зажигательные речи подруги всегда вызывали у Мэри жажду. Поэтому она отправилась на свою маленькую кухоньку, благодаря судьбу за то, что ей редко приходилось там готовить, и вернулась через несколько минут, крепко держа под мышкой откупоренную бутылку шардонне, а в руках два винных бокала на длинных тонких ножках. Разлив золотистое вино, она протянула один из бокалов Энни, второй же взяла сама и устроилась с ним на софе. Морти тотчас же прыгнул к ней на колени и немедленно уснул.

— Я еще не встретила того, с кем мне захотелось бы переспать, — сказала Мэри, свирепо одергивая свой серый спортивный свитер с надписью «Университет штата Мэриленд». Она делала это каждый раз, когда ей приходилось лгать, и этот нервный жест вошел у нее в привычку. Впрочем, это случалось с ней не так уж часто.

Правда же состояла в том, что ей отчаянно хотелось переспать с Марком Форентини. Этот мужчина обладал фигурой, будто высеченной из гранита, а с Мэри он обращался с почтительностью, смешанной с восхищением. Он был самым совершенным образцом мужчины, созданным природой. Но время шло, и Марк перестал делать попытки затащить ее в постель, после того как Мэри неоднократно отказывалась вступить с ним в связь, мотивируя это религиозными соображениями. И их отношения окончились ничем.

И до сего дня Мэри спрашивала себя, не отказывала ли она Марку из трусости, потому что слишком стеснялась своего тела. Ее, конечно, нельзя было назвать толстой, но Мэри не была и достаточно стройной, чтобы носить джинсы от Кельвина Кляйна, а для того, чтобы оправдать свою трусость, она ссылалась на религиозные запреты. Это было удобной отговоркой. И не было никакой тайны в том, что ей до сих пор не везло с мужчинами. Ее католическое воспитание, то есть то, что она была способна испытывать чувство вины, если, как ей казалось, вела себя неподобающим образом, в сочетании с мрачными прогнозами ее матери, уверяющей, что мужчины никогда не пожелают купить корову, молока которой попробовали даром, давило на нее, и преодолеть это давление Мэри было не под силу.

Мэри опасалась интимных отношений еще и потому, как она подозревала, что боялась причинить себе боль. Ведь позволить себе сблизиться с человеком только затем, чтобы тебя отвергли, было бы для нее полным и окончательным крушением жизни. А такая вероятность всегда существовала. Мэри редко оправдывала чьи-либо надежды, включая и себя. Ей искренне хотелось порадовать мать счастливым замужеством и наплодить кучу детишек, чтобы услышать от нее: «Видишь, Мэри, вот для чего ты создана. Тебе не надо работать и быть независимой. Позволь мужчине позаботиться о себе».