Беда преследует меня - [14]

— Да, но сначала мне надо доложиться в транспортном отделе. Я не могу уехать отсюда без предварительного предупреждения.

— Да, я знаю об этом. Мы собираемся провести дознание сегодня же, во второй половине дня. Вам надо быть там, как и лейтенанту Свэнну.

— Мы приедем. Что-нибудь новенькое удалось узнать?

— Нет, но следователь сомневается в том, что это было самоубийство. Беда в том, что у нас нет улик. Это мог сделать любой человек, включая и саму пострадавшую. Во всем этом деле нет никакой ясности, и я не знаю, удастся ли нам его распутать. А что думаете вы по этому поводу?

— Ничего.

— Ладно, мы поговорим обо всем этом, когда вы приедете в управление. В девять часов вас устроит?

— Вполне.

Мы почти два часа обсуждали это дело в кабинете Крэма, но нисколько не продвинулись. Мисс Шолто могли убить Лэнд, Эрик, ваш покорный слуга. Джин Хэлфорд, Мэри Томпсон, доктор Саво или любой другой человек из сотни присутствовавших на вечеринке людей. Никто не мог дать полного описания своих действий. К тому же не было оснований ограничивать число возможных подозреваемых только теми, кто участвовал в вечеринке. Двери "Гонолулу-Хауза" были широко открыты для всех весь вечер.

Упрямый факт, который ставил нас в безвыходное положение, загонял в тупик любую новую версию, заключался в том, что ни у кого не было очевидной причины убивать Сью. Эрик и Мэри — вот два человека, с которыми у Сью были какие-то личные отношения, насколько мы знали, но ни тот, ни другая не подпадали под подозрение. И я не был удивлен, когда в результате дознания, как и во время нашего утреннего разговора, пришли к выводу о том, что Сьюзен покончила с собой.

Во время дознания, проводившегося скучно и нечетко, я наблюдал за Мэри. Она была единственным человеком в этой голой и душной комнате, на которой можно было без усилий остановить взгляд. По ней, конечно, было видно; что она потеряла свою подругу. Это проявлялось в желтоватой бледности кожи, страдальческой прямоте взгляда, в напряженно сжатых руках, когда она давала показания. Ее голос несколько раз прерывался, когда она описывала привычную веселость Сью, с которой резко контрастировала неожиданная и непонятная подавленность вчерашнего вечера.

— И все же я не думаю, что это была подавленность самоубийцы, — заявила Мэри. Сью очень эмоциональная, страстная натура, никогда бы не поддалась подобному... черному отчаянию. — Ее глаза потемнели от ужаса, который нарисовало воображение: податливое, скрюченное и обвисшее тело, ясное лицо отупело и посинело. Мэри, чувствовалось, было трудно говорить, и ее перестали расспрашивать.

Когда дознание закончилось, Мэри первая покинула комнату, быстро зашагала к двери. Но когда я вышел в фойе, то увидел, что она ждет меня.

— Я надеялась, что смогу поговорить с вами до того, как вы отсюда уйдете, — сказала она.

— Я собирался позвонить вам, если бы мы этого не сделали. Завтра я уезжаю.

— Уже завтра? Так быстро!

— Для меня это не очень-то быстро. Теперь от Гавайев у меня останется неприятный привкус.

— У меня тоже. Я начинаю чувствовать, что здесь ничего хорошего не может произойти. Есть что-то зловещее и бесчеловечное в этих горах и облаках, в яркой зелени моря, да и в самом климате, который слишком хорош круглый год.

— И все-таки здесь может произойти и что-то хорошее. — На меня произвели угнетающее впечатление ее слова, но я совсем не хотел сдаваться. — Если вы, например, пообедаете со мной.

— Боюсь, что не составлю вам веселую компанию. Но я бы хотела пообедать с вами.

— Думаю, что мы можем попытаться забыть обо всем этом на некоторое время. Как вы отнесетесь к предложению поехать на северный берег и там искупаться? Я смогу достать джип в транспортном отделе.

— Для этого мне надо поехать домой, переодеться, взять купальник.

Когда я за ней заехал, она уже переоделась в белое полотняное платье, повязала волосы цветным платком. Мы поехали через остров. Вдали от моря стало теплее, но в открытом джипе свистел ветер, и ее щеки раскраснелись. Воздух был пронизан светом, нежные зеленые побеги молодых ананасов на полях таили в себе обещания, стволы пальм уходили прямо к солнцу, как звонкие песни. Но по мере того как мы катили по дороге, все чаще стали встречаться на нашем пути выступы и валуны вулканического происхождения, будто бы преисподняя показала из земли свое плечо.

По взаимному согласию мы избегали говорить о смерти Сью. В общем-то мы почти и не разговаривали, экономя энергию для плаванья и бега. Возле берега не было подводных скал, о которые мог бы разбиваться прибой, и волны мощно накатывались на белый песок пляжа. На них можно было кататься, как на резвых конях. Мэри плескалась в волнах, словно дельфин. С нее слетело угнетенное настроение, и она отдалась воле своих чувств, как это делают молодые зверьки.

Когда мы устали плавать, то улеглись на чистом шершавом песке, и она вздремнула, а я смотрел на нее: на гладкие плечи, на завитушки волос цвета меда на шее, на округлые руки, на стройные загорелые ноги. Я не трогал ее и не говорил с ней, а любовался ее телом.

Только когда опять спустились сумерки, к ней вернулось безрадостное настроение. Мы шли по пляжу, от гостиницы, где пообедали. Вечерний свежий ветерок потянул с исчезающего из виду моря. Слабо различимые буруны набегали на берег и отступали, усиливая и понижая шум, напоминая по тональности грустные песни этих мест.