Becoming. Моя история - [131]

Горе и стойкость идут рука об руку. Будучи первой леди, я убеждалась в этом десятки раз.

Я как можно чаще старалась выезжать в военные госпитали, где американские военные восстанавливались после ранений. В первый раз, когда я отправилась в Национальный военно-медицинский центр Уолтера Рида, расположенный менее чем в десяти милях[164] от Белого дома, я провела там около четырех часов вместо положенных 90 минут.

«Уолтер Рид», как правило, вторая или третья остановка для раненых военнослужащих, эвакуированных из Ирака и Афганистана. Многим оказывали первую помощь в зоне боевых действий, а затем отправляли на лечение в военное медицинское учреждение в Ландштуле, Германия, прежде чем доставить самолетом в Соединенные Штаты. Некоторые служащие оставались в «Уолтере Риде» всего несколько дней. Другие – несколько месяцев. В больнице работали первоклассные военные хирурги, там занимались реабилитацией после самых тяжелых ранений. Благодаря более совершенной бронезащите американские военнослужащие теперь могли пережить взрывы, которые раньше убивали. Это хорошая новость. Плохая новость: за десять лет двух военных конфликтов с внезапными атаками и скрытыми взрывными устройствами ранения были тяжелыми и многочисленными.

Как ни старайся, невозможно подготовиться к встречам в военных госпиталях и «Домах Фишера» – квартирах, где одноименная благотворительная организация бесплатно размещала семьи военных, чтобы те могли ухаживать за любимыми. Я выросла, мало что зная о военных. Отец отслужил два года в армии задолго до моего рождения. Пока Барак не начал кампанию, я не имела никакого отношения к упорядоченной суете армейских баз или скромным домам военнослужащих. Война для меня была ужасающей, но абстрактной. Пейзажи, которые я не могла себе вообразить, люди, которых не знала. Такой взгляд на войну – это роскошь.

В фойе больницы я обычно встречалась со старшей медсестрой, которая вручала мне комплект медицинской одежды и советовала дезинфицировать руки каждый раз, когда я вхожу в палату. Прежде чем открыть новую дверь, медсестра коротко пересказывала мне историю служащего и его или ее ситуацию. Пациента заранее спрашивали, желает ли он встретиться со мной. Некоторые отказывались, может быть, потому, что слишком плохо себя чувствовали, а может быть, и по политическим причинам. В любом случае, я все понимала. Меньше всего мне хотелось быть обузой.

Мои визиты длились ровно столько, сколько хотели военнослужащие. Это были частные разговоры, без представителей прессы или сотрудников больницы. Настроение – от мрачного до светлого. Я рассматривала баннеры или фотографии на стенах, мы говорили о спорте, о родных штатах, наших детях или об Афганистане и о том, через что прошел военный. Иногда мы обсуждали, что им нужно и чего им совсем не нужно. Чаще всего к последнему относилась чужая жалость.

На одной из дверей висел красный плакат с надписью черным маркером. Он говорил сам за себя:

Внимание всем, кто входит сюда:

Если вы хотите войти в эту палату в слезах или чтобы пожалеть меня за мои ранения, то лучше ступайте в другое место. Свои ранения я получил, выполняя работу, которую люблю, для людей, которых люблю, во имя свободы страны, которую люблю всей душой. Я невероятно сильный и быстро восстановлюсь.

Это и есть стойкость. Надпись отражает великий дух самодостаточности и гордости, присущий военным в разных частях мира. Однажды я говорила с человеком, который уехал в зарубежную командировку молодым и здоровым, оставив беременную жену, и вернулся парализованным, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами. Пока мы разговаривали, их ребенок – крошечный новорожденный с розовым личиком – лежал, завернутый в одеяло, на его груди. В другой раз я познакомилась с военнослужащим, которому ампутировали ногу. Он задал мне кучу вопросов о службе безопасности и жизнерадостно объявил, что после демобилизации надеялся стать агентом, но, учитывая травму, теперь должен придумать новый план.

И потом были семьи. Я знакомилась с женами и мужьями, матерями и отцами, кузенами и друзьями, сидящими у изголовий больничных коек. Эти люди нередко ставили на паузу собственные жизни, чтобы побыть рядом. Иногда они оказывались единственными в палате, с кем можно пообщаться, поскольку их любимый человек неподвижно лежал рядом во сне или под сильнодействующими препаратами. Семьи несли свой крест. В некоторых было уже несколько поколений военнослужащих, а другие оказывались юными девушками, обручившимися прямо перед началом военных действий, – и теперь их будущее приняло неожиданный, непростой оборот. Я даже не могу сосчитать, со сколькими матерями я плакала. Их горе настолько невыносимо, что все, что мы могли сделать, – это обняться и молча молиться сквозь слезы.

Я преклоняюсь перед увиденным. Я больше никогда не встречала такой силы духа и преданности, как в тех палатах.

Однажды в Сан-Антонио, штат Техас, я заметила волнение в коридоре военного госпиталя. Медсестры суетливо забегали в палату, куда я собиралась войти. «Он не останется в постели», – услышала я чей-то шепот. В палате я обнаружила широкоплечего молодого человека из техасской деревни с сильными ожогами и множественными ранениями по всему телу. Он явно испытывал мучительную боль, срывал простыни и пытался спустить ноги на пол.