Базилика - [19]

На ужин были лучшие блюда испанско-карибской кухни: черные бобы чико, рис, сочные жареные плантаны, называемые здесь «мадурос».[26] На столе стояла закуска из жареной свинины и измельченной говядины, но я налегал на жареного люциана, вкус у которого был таким, словно он еще сегодня утром плавал среди тропических рифов. Если подумать, то не исключено, что так и было. Мы и раньше устраивали у него совместные трапезы, но ни разу еще не было так вкусно.

— Ты ведь не каждый день так ужинаешь, — сказал я. — Да и вряд ли кто-нибудь ужинает так. По какому поводу пир?

— Негритянская кухня. Я ем так, когда скучаю по дому, полагаю, мой холестерин выдержит этот удар.

Треди рассмеялся, поглаживая намечающийся живот. Ткань выгоревших саржевых шортов обтягивала волосатые ноги. Он был бос.

— Вообще-то, — сказал он, расправляясь с жирным куском свинины, — многое из того, что мы сейчас едим, появилось неожиданно во время визита папского нунция, приехавшего из тех краев, откуда эта еда.

— Что-то происходит?

— Небольшие волнения на Кубе, но разве это новость?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Он вздохнул.

— Все это было очень давно, Пол. Лица меняются, воспоминания недолговечны. Есть шанс, что все закончилось.

Откуда такая уверенность?

— Но покоя нет, Пол. Ведь так? Я получаю невнятные служебные донесения, но именно ты — мистер «Уладь-это», который следит за всем и прислушивается ко всему. Что было раньше, а что теперь. Я хочу знать.

Он и раньше это говорил. Иногда я задавал себе вопрос: может, таким образом он придумывает, чем занять больного друга?

— Да, конечно. Но что, гм…

Я ощутил знакомое напряжение.

— Иногда мне кажется, что вот-вот ударит молния. Все возвращается. Не часто, но… А потом, когда не стало Джимми Кернза… мне было плохо.

Это случилось несколько месяцев назад в небольшой келье над церковью, где отец Джимми Кернз прожил больше тридцати лет и стал таким же привычным явлением центра Майами, как солнце или насилие. Как и сама церковь, эта келья со временем пришла в упадок. Но Джимми Кернз оставался прежним. Он был легендой, всем, чем только может быть священник. По-английски он говорил с ирландским акцентом, а также на карибском варианте испанского и гаитянско-креольском, и в обоих случаях акцент его был ужасен. Он день и ночь с энтузиазмом разговаривал на улице с людьми, которым нужна была помощь.

Если и существовал на земле человек, у которого не было врагов, то им мог быть Джимми Кернз. Но и его кто-то убил, хладнокровно расчленив ножом на куски. Друзья из отдела убийств Майами прислали мне копии документов в Панаму до востребования — это была единственная ниточка, связывавшая меня с Флоридой на протяжении почти десяти лет. Они считали, что убийца — уличный психопат, чем-то обиженный на священников. Но может, Джимми Кернза убили из-за какой-то информации?

Легко объяснить, почему для меня это было так важно. Мне пришлось сделать много мучительных остановок на извилистой тропе, ведущей от безумного полицейского из Майами к довольно здравомыслящему католическому брату. Об этих остановках было хорошо известно Джимми Кернзу и другу, с которым я вместе ужинал; они знали, какое полное безысходности путешествие я проделал, прежде чем оказался у стен Ватикана.

Разум подсказывал мне, что полицейские из Майами были правы. А страх говорил, что воспоминания и ненависть за этими стенами были сильнее, чем думал Треди.

Он быстро нарушил ход моих мыслей.

— Пол, ты продолжаешь встречаться с отцом Ивановичем?

Я глубоко вздохнул.

— Постоянно, во время мессы. Раз в неделю. Или дважды, когда у него есть время.

Вопрос был задан просто из дружбы, он и так знал ответ.

— Хорошо, это важно.

У Михаила Ивановича была длинная борода, остро отточенный ум, и он не позволял моим ранам терзать мою душу. Он сдерживал мою черную сторону. Благодаря Ивановичу обычно я был исполнительным и иногда надежным слугой церкви.

— Он русский, этот Иванович? Странно, что я никогда его об этом не спрашивал.

— Украинец, наверное. Уж точно не ирландец.

Развеселившись от собственной шутки, он легонько ткнул меня в плечо, желая поднять настроение и сменить тему.

— Гляди веселей, Пол, относись ко всему с небольшой долей личного цинизма, и ты далеко пойдешь в этом городе. Будь как я!

Он снова рассмеялся.

Мы пили ямайское пиво; представлялось, как над летним морем тихо восходит луна. Мы болтали в основном о пустяках, как старые друзья: политика, ватиканские сплетни, слухи с Карибов. Он был моим негласным партнером по «виртуальной» бейсбольной лиге,[27] мы выдвигали какие-то идеи по улучшению команды, но нам обоим хватало ума, чтобы понять: это был не наш год.

— Vivo[28] из Государственного секретариата[29] снова собрался выиграть чемпионат среди обладателей кубков? Как его, Куган? — спросил он.

Я кивнул:

— Хоган. Он из Нью-Йорка. Специалист по офшорам и Национальной лиге.

— Что, биржевые сделки?

— Способный малый, — согласился я. Хогану было почти сорок, и он по праву носил титул монсеньора.[30] Верный кандидат в епископы, на мой взгляд.

В ту ночь мы сыграли два матча подряд. Он был в прекрасном настроении, таким спокойным, что я тоже расслабился. Можно было сыграть на компьютере, через модем, как мы иногда делали, когда он вдруг заявлял, что чувствует себя словно в западне и у него мания: на столе в соседней комнате у Треди было столько всякой электроники, что он мог заказать пиццу хоть с луны. Но нам обоим нравилось держать в руках карточки с изображениями игроков и слышать, как звенит в ушах, когда ждешь, какое число выпадет на игральных костях.