Баженов - [42]

К ним примкнул и Баженов… К сожалению, установить точную дату вступления Баженова в братство нам не удалось. Но, судя по всему, это произошло после приказа о прекращении кремлевского строительства, в период сильных душевных переживаний зодчего. Не исключено, конечно, что Баженов и ранее был близок к масонам. Но логичнее предположить, что они не спешили втягивать его в свое общество. Практика деятельности «вольных каменщиков» показывает, что тайные мастера лож отдают приказ о посвящении в «братья» нового члена лишь в тот момент, когда человек находится на распутье, переживает какую-либо личную трагедию.

***

Их беседа протекала спокойно, обстоятельно, хотя Баженову и не терпелось докопаться до истины, а посему желал упрекнуть собеседника в увлечении туманно-мистической философией, которая, по мнению Василия, не очень уместна для доверительного диалога.

— Ну хорошо, допустим, что я не прочь заняться «отесанием дикого камня», как вы изволили выразиться, и разделить заботы вашего братства. Но в чем суть работы братьев?

Николай Иванович Новиков тихо и задумчиво продекламировал:

Сердец масонских не прельщает

Ни самый блеск земных царей,

Нас добродетель украшает

Превыше гордых всех властей!

Прельщение роскошью и чинами, злоупотребления породою и положением — результат, как мне думается, рационалистической философии, коя ведет к безверию, отрицанию души, чувства, к мирской суете, торжеству материального над духовным, — продолжал Новиков. — Масоны же, как говорят сами братья, ставят своей задачей воспитание в самих себе «святого навыка вездеприсутствия божия», а посему смысл их веры не в слепом повиновении церкви и обрядности, а в воспитании чувств и познании божественной премудрости, — сделав паузу, Николай Иванович вновь задумчиво продекламировал:

Познайте таинства Природы,

Познайте и ее Творца,

И в краткие сей жизни годы

Старайтесь знать свои сердца…

— Знать свои сердца… Не является ли сие тропинкою ко исправлению нравов? — как бы раздумывая, продолжал Новиков. — Ибо зло, видимо, не в том внешнем, что нас окружает, а в нас самих. А посему не напрасны ли действительно усилия светлейших умов, в малочислии своем пребывающих, изменить в мире существующий порядок вещей, дабы искоренить зло и дурные нравы? Может быть, правы те, кто принимал меня в братство, что истину надобно в самом себе искать, и «уметь сей труд великий во смиреньи совершать», без суеты мирской постигать таинства и распространять свет масонского учения на все живое.

— Коль скоро, любезнейший Николай Иванович, вы предлагаете мне вступить в братство, то не могли бы вы поведать о том, как, при каких обстоятельствах свершилось ваше посвящение, — поинтересовался Баженов.

— Боюсь, сударь, что для вас это будет мало интересно и не очень поучительно, ибо случай со мной, я думаю, не типичен. Впрочем, извольте. Для многих уже не секрет, что в недавнем прошлом я находился на большом распутии между вольтерьянством и религией, не имел точки опоры, краеугольного камня, на котором мог бы основать душевное спокойствие. Именно в этот период ко мне явились братья-масоны и в долгих разговорах, как бы между прочим, поведали мне о своем обществе. Затем они прочли посвящение и против всякого моего желания объявили, что отныне я являюсь членом их ордена. «Мы знаем тебя, — говорили они, — знаем, что ты честный человек, и уверены, что не нарушишь тайны».

— О какой тайне шла речь? — спросил Баженов, радуясь тому, что разговор приобрел более конкретный характер.

— В оный день речь шла лишь о необходимости хранить обет молчания о целях визита братьев, об их откровениях и моем посвящении в орден. Касательно же таинств, коими располагают просветленные личности, Великие мастера и Магистры, то глупо, братец мой, помышлять об этих науках, не проделавши, как я уже говорил, великого труда по отесанию дикого камня, отысканию в самом себе истины и познанию натуры.

— И все же… Неужто вы дали согласие вступить в общество, не выяснив сокровенные цели его?

— Сие другое дело. Я дал согласие на таких условиях, чтобы не делать никакой присяги и не давать никаких обязательств, покуда мне не откроют третий градус посвящения наперед, и ежели я найду что противное совести, то чтобы не считали меня в числе масонов. Братья сказали, что сие не принято, но, посоветовавшись, сделали великое исключение.

— Что дало вам открытие указанных градусов? Не поколебалась ли ваша вера в общество и его цели?

— Я не нашел ничего такого, что было бы супротив моей совести. Признаюсь, правда, что в обрядах и символах мне многое было непонятно. Но братья пояснили, что тайный смысл предметов и ритуалов прояснится и наполнится для меня великим содержанием лишь тогда, когда я доверюсь великим мастерам и с их помощью постигну науку вольных каменщиков, которая открывается далеко не всякому.

— А кто эти «Великие», коим выпало счастье освещать дорогу во тьме?

— Сие предмет тайны, и об этом профанам[5] не велено говорить. Впрочем, и мне как новичку ничтожно мало известно. Вот лишь то, что связано с историей и ныне не составляет особливой тайны. В тридцатых годах нашего с вами века провинциальным великим мастером в России был капитан Джон Филипс, а в сороковых гроссмейстер английских лож, лорд Кингстон, назначил на этот пост своего брата Якова Кейта, генерала, находившегося тогда на русской службе. Говорят, при Елизавете в ложах пели такую песню: