Баженов - [28]

На оной стройке разные поколения не токмо трудиться, но и учиться должны. Сие должна быть академия строительных наук, фундамент будущего архитектурного процветания России. Я как мыслю… Кремлевские строения — это токмо начало реконструкции Москвы. Когда сердце города излечим, тогда, глядишь, и все тело оздоровим. Затея грандиозная, она меня десять раз переживет. Стало быть, не токмо во мне дело, заботы общие. Сие хлопоты многих поколений. Ну а пока я вынужден с малого начинать, доказывать свою причастность к архитектуре, что я ею сызмальства влеком и множество разных опытов при строениях имею.

Каржавин не перебивал. Молчаливо перекладывал листы с эскизами, набросками. Лишь изредка исподлобья бросал взгляды на Баженова, который временами вроде бы даже забывал о своем собеседнике и, как-то странно скорчившись, засунув руки под мышки, метался по зале, размышляя сам с собой.

— Где нет хозяина, там нет и порядку, только одна видимость, что порядок. Когда хозяев много, то получается, что их совсем нет. Ибо строгостей много, а толку мало. Каждый командует по своему разумению, кто в лес, кто по дрова, а дело стоит, а я мечусь, вот как сейчас, перед каждой влиятельной особой оправдание держу, бумаги отписываю, целые фолианты отчетов составляю. Добро бы о деле шла речь, а то так… Разумно ли это? Я мыслю так: доверено — баста.

Хоть и более кто чинами, но командовать мною по пустякам и особливо касательно строительных дел — сие не дело. Ежели по всякому воводу я должен согласия в дальних переписках искать — тоже глупость. Кто должен быть за все в ответе? Я! С меня и спрос. Так зачем же обременять ненужностями и недоверием? Кому от этого выгодность? Кому, позвольте спросить, выгодно, что я много времени попусту трачу, что люди, при строительстве определенные, казенные деньги получают, а само дело за неразумностью организации замедленный ход имеет? Ведь получается, что от этого и расходность растет. Вот ты, Федор, в этих науках ученость имеешь. Так скажи, не глупость ли это?

— М-да, — задумчиво произнес Каржавин и загадочно улыбнулся. — Ладно, уломал ты меня. Вели казенную бумагу писать. Остаюсь. На досуге поразмыслим, может, чем и помогу.

Баженов подал ходатайство о необходимости пополнить штаты Кремлевской Экспедиции и архитектурной команды. И не только за счет архитекторов, художников, мастеровых. Он нуждался также в людях, хорошо знающих математику, иностранные языки. «Теперь я приискал одного, учившегося в чужих краях 13 лет сперва на своем коште, а потом несколько годов и на казенном, — писал Баженов начальству, — а содержание его последнее было бы зависимо от Коллегии иностранных дел, откуда он имеет и отпуск с награждением чина коллежского до приискания себе в другом месте службы. Ныне он желает быть при мне в помощниках; должность его и знания не в чертежах и не в рисунках, но именно в рассуждениях о математических тягостях, в физике, в переводе с латинского, французского и с эллино-греческого языка авторских сочинений величавых пропорций архитектуры, да и, впрочем, что в таком величайшем здании, каково будет кремлевское здание, да и по нынешнему при модели делу такого человека иметь весьма нужно и необходимо для рассуждения математических правил и примечаний; и так, чтобы не упустить его куда в другую команду, я имею честь Экспедиции Кремлевского строения оного коллежского актуариуса Федора Каржавина представить, чтобы соблаговолила его принять для вышеописанных резонов, и определить с жалованьем на 1-й случай, как 1-го класса помощнику, и ко мне его прислать».

***

Вскоре после приезда в Москву Баженов женился. Его супругой стала Аграфена Лукинична (до замужества) Красухина.

К сожалению, о жене архитектора, их детях, да и вообще о семейной жизни Баженовых сохранилось чрезвычайно мало сведений.

Аграфена Красухина была единственной дочерью каширского дворянина, рано умершего в чине сержанта. В их небогатом имении всеми делами ведал «невесть откуда и как назначенный опекун» С. С. Галдилин, человек жадный, с авантюрными замашками. Он мечтал окончательно завладеть имением Красухиных, пользуясь безропотностью и кротостью законной наследницы. Галдилин, жаждущий, кроме того, карьеры, умудрился каким-то образом в Комиссии по составлению нового уложения, которая начала свою предварительную работу в Москве с июля 1767 года, быть представителем сразу от двух сословий. Аграфена и ее опекун жили в это время в доме Каржавиных, в Замоскворечье. Кстати, именно в этом районе города, на берегу Москвы-реки, напротив Кремля, обосновался затем и Баженов. Будучи в Москве, он навещал Каржавиных, где и познакомился со скромной девушкой. Между Аграфеной и Баженовым с первого знакомства возникла любовь. Вскоре они поженились.

НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ

Императрица Екатерина Алексеевна, как и многие ее современники, уверовала во всемогущество разума. По этому пути она устремилась к Олимпу славы.

«Я начала читать, потом писать Наказ Комиссии Уложения, — сообщает Екатерина. — Два года я и читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, но следуя единственному уму и сердцу своему с ревностнейшим желанием пользы, чести и счастья империи». Свой выбор она остановила на философских трудах Монтескье. Его смелые мысли соответствовали ее решительному настроению. Этот сторонник дворянско-конституционной монархии нападал на основные пороки, порождаемые неразумной организацией человеческого общества. Его главный труд — книга «О духе законов» стала «молитвенником» Екатерины. Она признавалась: «Для пользы своей империи я обобрала президента Монтескье, не называя его, надеюсь, что если с того света он увидит мою работу, то простит этот литературный грабеж для блага двадцати миллионов людей, какое из того должно последовать». Однако Екатерина не только «обобрала» прославленного философа, но и основательно «отредактировала» его.