Базельский мир - [5]

Алкоголь ударил в голову, и грянули колокола. Я не сразу сообразил, что это никакие не колокола, а дверной звонок. Прошел в переднюю, не выпуская стакана из рук, открыл в дверь и застыл от удивления.

На пороге стоял Сашка Комин, собственной персоной. Непокорные рыжие вихры на голове исчезли, сменившись бритой лысиной, но глаза цвета южного неба, въевшиеся, как морская соль, веснушки, и главное — вечная одесская ухмылочка, все это осталось на своих местах. Я зажмурился, решив, что виски на три пальца залпом — это все-таки много, но видение не исчезло. Вдобавок раздался совершенно не изменившийся Коминский голос:

— Всё, как я и думал! Пришел домой, порылся в интернете и накатил стакан!

— Сашка, ты? — спросил я осторожно.

— Я! — с широкой улыбкой объявил Комин. — Войти-то можно?

Я быстро оглянулся по сторонам — вокруг ни души.

— Тебе нельзя сюда, — тихо, почти шепотом заговорил я. — За мной следят. Сегодня про тебя спрашивали…

— О! Значит, я знаменит!

— Тебя ищут, слышишь! Интерпол ищет, ФСБ… Они на меня вышли. Уходи быстрей! У меня опасно!

— Шпионские игры. Герань на подоконнике. Как пройти на Блюменштрассе? ФСБ, это кто? Лещенко, что ли?

Я поперхнулся.

— Ты его знаешь?

— Конечно, знаю. Порядочный негодяй, но что делать? Других шпионов у нас нет. Это я попросил его с тобой переговорить.

— Ты? — еще больше удивился я. — Но зачем?

— Надо было прощупать тебя немножко перед встречей. Все-таки столько лет прошло, вдруг ты скурвился? Можно уже войти? — Комин легонько отстранил меня рукой, шагнул внутрь квартиры и прикрыл дверь. — Уютненько, — он быстро окинул взглядом мое жилище, потом посмотрел на меня. — Ну, что ты как обухом ударенный? Это я, не привидение, не дух святой, и я очень рад тебя видеть! — Комин обхватил меня руками и крепко обнял.

— Я тоже рад, — ответил я, все еще плохо соображая. — Только объясни уже, наконец, откуда ты взялся. И что вообще происходит?

— Все объясню, все расскажу, — Комин через мое плечо заглянул в гостиную. — Ты один? Не против, если я у тебя переночую?

— Ночуй, конечно. А ты уверен, что это безопасно? Я имею в виду, для тебя…

— Расслабься, Володенька, мы же в Швейцарии, в самой безопасной стране мира! С тех пор, как доктор Плейшнер выпал из окна, ничего страшного здесь не происходило. Но даже доктор Плейшнер был выдумкой. А что ты, кстати, пьешь? — Комин кивнул на стакан у меня в руке. — Плесни-ка и мне. Обмоем встречу.

Мы устроились на тесной кухне с бутылкой виски и солеными хлебными палочками, другой закуски в доме не нашлось.

Чокнулись, выпили.

— Думал, мы с тобой пораньше свидимся, не через двадцать лет. Ах ты, бродяга! — Комин снова обнял меня за плечи.

— Я пытался тебя разыскивать, у знакомых спрашивал, в институте. Никто ничего…

— Помотало меня, — усмехнулся Комин

— Слышал, ты даже в Антарктиде успел побывать.

— Успел…

— Но как?

— Да очень просто, — Комин провел рукой по несуществующим вихрам. — В девяностых бизнесом занялся. Как все. Наделал долгов. Таким людям оказался должен… Мама дорогая! Загорелась у меня земля под ногами. Времена-то суровые были — утюги, паяльники, — это в лучшем случае. Думал, всё! — Комин засмеялся, будто вспомнил о чем-то особенно приятном. — А тут корешок знакомый порекомендовал место, из которого даже у этих ребят кишка тонка кого-нибудь достать. Корешок знал человека из Института Арктики и Антарктики, который обслуживающий персонал на зимовки в Антарктиду набирает. Им как раз повар был нужен на станцию «Восток». Готовить-то я люблю, с детства, можно сказать. Поварской диплом сделать — дело техники. В общем, я еще только месяц попрятался и отчалил на «Академике Федорове» к далеким берегам. Год отзимовал, тут же на второй завербовался, на третий не взяли, врачи сказали, для психического здоровья вредно. Но я-то знаю, что для психического здоровья самое полезное — это быть живым. Поэтому я к американцам завербовался, на станцию «Мак Мёрдо», до этого я у них две недели кока подменял, пока они своему аппендицит вырезали, понравились им мои котлетки, они и оформили меня, типа как по международному обмену. Там, в Антарктиде, все одной большой семьей живут — русские, американцы, латиносы, скандинавы, японцы. Все друг друга знают, в гости друг к другу ездят, выручают, когда нужно. С американцами отзимовал, опять к русским вернулся. Прижился там. На Большую землю уже и не тянуло даже. Отвык я от этого всего, — Комин провел глазами по стенам кухни. — Жена твоя? — он кивнул на фото — томная дама в темных очках в пол-лица — владелец квартиры считал этот китч украшением интерьера, а мне было лень это снять.

— Нет, просто картинка из ИКЕИ.

— Откуда?

— ИКЕА — шведский магазин.

— А… — протянул Комин. — В Антарктиде хорошо, — сказал он, разглядывая даму, будто это она навела его на такую мысль. — Не скажу, что мне там на кухне особо весело было, но, знаешь, я думать начал. Антарктида как-то к этому делу располагает. Суеты нет, двести дней в году метёт… Только и остается — читать да… думать. Слово «думать» Комин произнес слегка смущенно. Словно бухгалтер, которого заставили признаться, что он пишет стихи. Чтобы перебороть смущение, Комин заговорил быстрее. — Попалась мне книжка о Николае Федорове, один зимовщик из Новосибирска привез. Он с собой притащил чемодан книг по философии, говорит, на Большой земле такие себя читать не заставишь, специально для Антарктиды чтение. Отзимовал, уехал, книги оставил. Я обратил внимание — Федоров. Думал, это тот, академик, в честь которого пароход назвали. Оказалось, не тот, не академик, простой библиотекарь, философ. Николай Федорович Федоров. Слышал про такого?