Базар житейской суеты. Часть 4 - [61]

Быть-можетъ въ эти торжественныя минуты, передъ умственнымъ взоромъ мистера Седли, проносилась вся его жизвь съ ея безконечной борьбой, съ ея блистательными успѣхами въ началѣ, и безнадежными стремленіями въ концѣ. Онъ думалъ, конечно, о своемъ безпомощномъ состояніи, о несбывшихся надеждахъ и мечтахъ, о томъ, что, отправляясь въ вѣчность, не оставляетъ послѣ себя никакого состоянія, и что ему нѣтъ надобности дѣлать особеннаго завѣщанія на дѣловой бумагѣ. Жалкая жизнь, безплодная жизнь!

Позвольте, однакожь, лучше ли умирать въ эпоху процвѣтанія и славы, или въ годину нищеты и душевныхъ огорченій? Это, въ нѣкоторомъ смыслѣ, вопросъ, требующій особеннаго размышленія, но во всякомъ случаѣ, странный характеръ должны получить наши чувства, когда, приближаясь къ порогу вѣчности, мы принуждены будемъ сказать, «съ завтрашнимъ днемъ, успѣхъ и неудача, торжество и паденіе будутъ для меня совершенно безразличны. Взойдетъ солнце, и миріады живыхъ существъ обратятся къ своимъ обычнымъ дѣламъ, но меня уже не будетъ больше на Базарѣ Житейской Суеты».

Наступило утро новаго дня, небосклонъ озарился блистательными лучами солнца; человѣческій родъ обратился къ своимъ обычнымъ удовольствіямъ и дѣламъ, но уже — за исключеніемъ старика Джозефа Седли, которому не было больше надобности вооружаться противъ новыхъ ударовъ судьбы, проектировать, хитрить и строить воздушные замки. Ему оставалось только совершить путешествіе на бромптонское кладбище и успокоиться подлѣ костей своей истлѣвшей супруги.

Майоръ Доббинъ, Джой и мастеръ Джорджъ послѣдовали за его останками въ траурной каретѣ, обитой чернымъ сукномъ. Джой нарочно пріѣхалъ для этой цѣли изъ Ричмонда, куда онъ удалился немедленно послѣ плачевнаго событія. Ему, разумѣется, нельзя было оставаться въ своемъ домѣ при… при этихъ обстоятельствахъ, вы понимаете. Но мистриссъ Эмми осталась, и безмолвно принялась за исполненіе своего послѣдняго долга. Она была печальна и грустна, но не лежало злой тоски на ея душѣ. Съ кроткимъ и смиреннымъ сердцемъ молилась Амелія, чтобъ Господь Богъ ниспослалъ для нея самой такую же тихую и безболѣзненную кончину; съ благоговѣйнымъ умиленіемъ она припоминала послѣднія слова своего родителя, проникнутыя вѣрой и надеждой на безконечную благость Творца.

Вообразите себя совершеннѣйшимъ счастливцемъ въ этомъ подлунномъ мірѣ. Наступаетъ послѣдній вашъ часъ, и вы говорите:

«Богатъ я и славенъ, благодареніе Богу! Всю жизнь свою принадлежалъ я къ лучшимъ обществамъ. Я служилъ съ честью своему отечеству, засѣдалъ въ парламентѣ нѣсколько лѣтъ сряду, и могу сказать, рѣчи мои выслушивались съ восторгомъ. Я не долженъ никому ни одного шиллинга; совсѣмъ напротивъ: университетскій мой товарищъ, Джонъ Лазарь, занялъ у меня пятьдесятъ фунтовъ, и мой душеприкащикъ не требуетъ съ него этого долга. Дочерямъ я оставляю по десяти тысячь фунтовъ: хорошее приданое для дѣвицъ! Мое серебро, мёбель, все хозяйственное заведеніе на Булочной улицѣ, вмѣстѣ со вдовьимъ капиталомъ, перейдутъ въ пожизненное владѣніе къ моей женѣ. Мои хутора, дачи, со всѣми угодьями, погреба, нагруженные бочками отборнѣйшихъ винъ и всѣ деньги, хранящіяся въ государственномъ банкѣ, достанутся, вслѣдствіе духовнаго завѣщанія, моему старшему сыну. Каммердинеръ мой, въ уваженіе долговременной его службы, получилъ въ наслѣдство капиталъ, который доставитъ ему двадцать фунтовъ годоваго дохода. Кто жь будетъ мною недоволенъ, и кому вздумается обвинять меня, когда трупъ мой будетъ лежать въ могилѣ?»

Пусть теперь перевернется медаль на другую сторону, и вы пропоете свою любезную пѣсню въ такомъ тонѣ:

«Бѣдный я человѣкъ, горемычный; удрученный обстоятельствами и судьбою. Жизнь моя пролетѣла, повидимому, безъ всякой цѣли. Не наградила меня судьба ни талантами, ни умомъ, ни породой, ни дородствомъ, и признаюсь душевно, что я надѣлалъ безчисленное множество промаховъ и грубѣйшихъ ошибокъ. Не разъ позабывалъ я свои обязанности, и не могу ни однимъ шиллингомъ удовлетворить своихъ кредиторовъ. Пришелъ мой послѣдній часъ, и я лежу на смертномъ одрѣ, безпомощный и нищій духомъ. Смиренно припадаю къ стопамъ божественнаго милосердія, и да проститъ меня Всевышній во всѣхъ моихъ слабостяхъ и прегрѣшеніяхъ».

Какую изъ этихъ двухъ рѣчей вы захотѣли бы выбрать для своихъ собственныхъ похоронъ? Старикъ Седли выбралъ послѣднюю, и въ этомъ смиренномъ состояніи духа, придерживаясь за руку своей дочери, онъ распростился навсегда съ треволненіями суетъ житейскихъ.

* * *

Такъ вотъ, мой милый, ты можешь удостовѣриться своими глазами, что можетъ сдѣлать человѣкъ съ талантомъ, руководимый опытностію и коммерческимъ разсчетомъ, говорилъ на Россель-Скверѣ старикъ Осборнъ внуку своему Джорджу. Посмотри на меня и на счеты моего банкира. Сравни со мною бѣднаго своего дѣда Седли и его банкротство, какая непроходимая бездна между нами! А вѣдь было время, когда стоялъ онъ выше даже меня, лѣтъ за двадцать передъ этымъ онъ стоялъ выше меня десятью тысячами фунтовъ.

Кромѣ этихъ Россель-Скверскихъ людей, да еще семьи мистера Клеппа на Виллахъ Аделаиды, ни одинъ смертный не заикнулся о горемычномъ Джонѣ Седли, и никто не захотѣлъ припомнить, что еще существовалъ на свѣтѣ такой человѣкъ.