Базалетский бой - [5]

— Позор!

— Не потерпим!

— К оружию!

Но… у кого в плену они? У Моурави? Тогда почему не требует «барс», как Шадиман, войска?

У Шадимана? Тогда почему «змей» просит войска, а не сам берет?

Хмурится старый Липарит: он-то знает, на чью сторону выгоднее стать. Но княжеское знамя — святыня. Не следует отрываться от сословия.

«Пусть сосед начнет», — думают одни.

«Не опоздать бы!» — тревожатся другие.

Равнодушно сыплется песок в часах из верхнего шара в нижний. Время безжалостно, и каждый боится очутиться внизу.

Первым погнал гонца к Моурави взволнованный Квели Церетели. В послании он клялся, что давно и навсегда уверовал: сильнее, чем меч Великого Моурави, нет оружия! Пусть только Моурави пожелает, и княжеские замки распахнутся перед ним, как храмы в день светлого воскресенья. И если Моурави сумеет привлечь хотя бы двух сильных войском князей, то не один он, Церетели, а многие князья поспешат стать под знамя «барса, потрясающего копьем».

Гонец присматривался к Бенари. Свиток лежал перед Саакадзе.

«Трусливые мотыльки», — думал Саакадзе. Но во имя Картли он не смеет отказываться от малейшей возможности раздобыть войско. А если снова обманут… Что ж, ничего не изменится. Необходимость подсказывает не накидывать на глаза розовую кисею.

И, скрыв презрение, Саакадзе начал переговоры с владетелями. Он ждал, что ранее многих держателей фамильных знамен отзовется князь Липарит, но совсем нежданно прискакал посланец от влиятельного князя Кайхосро Бараташвили, родственника Шадимана. Его огромные владения, охраняемые отборными дружинами, вызывали зависть даже у Эристави Ксанского. Неприступность Биртвисской крепости использовалась деятельным Барата, и он усердно накапливал пешие и конные войска. Уверившись, что он неуязвим, князь стал еще более высокомерен и напыщен, изумляя даже самых надменных и чванливых владетелей. Он редко посещал Метехи, не удостаивал вниманием Совет князей. Во время могущества Великого Моурави биртвисец не признавал власти Непобедимого, позже — власти царя Теймураза, и еще меньше — царя Симона Второго. И вдруг «всесильный Барата», как звали его князья, изъявил готовность «поставить своего коня рядом с конем Моурави и гнать персов до второго пришествия!»

Весть о действиях Кайхосро Бараташвили понеслась по всей Картли, от замка к замку.

Озабоченный и вместе с тем обрадованный Липарит поспешил последовать примеру Барата и лично прибыл в Бенари. Удобно усаживаясь в кресле, отливающем пурпуром, он советовал Моурави привлечь Палавандишвили и Фирана Амилахвари, особенно последнего, который, несмотря на возвращение в Метехи и Шадимана и Андукапара, заперся, как барсук, в своем замке и не отзывается на настойчивые приглашения своего брата.

— О-о-о! Липарит выезжал на тайную встречу с Саакадзе!

— Пора! Пора!

— Кто не хочет превратиться в песок времени, на коней!

— Скорей!

— Скорей в Бенари!

Гонимые беспокойством, направились к Моурави и Качибадзе и еще некоторые менее влиятельные князья, имеющие конные дружины и корм.

Боясь радоваться, Саакадзе все же почувствовал в себе прилив сил и, списавшись с Мирваном Мухран-батони, отослал Ростома и Пануша посланниками к Фирану Амилахвари, Даутбека и Матарса к Палавандишвили, а сам, сокрушаясь, что Дато еще не вернулся из Константинополя, отправился вместе с Автандилом, Димитрием и Эрасти к Барата.

Вначале Саакадзе думал было выехать без охраны, но Арчил-«верный глаз» упорно твердил: «Не к друзьям едем», и, прихватив десять дружинников, окружил Саакадзе конвоем.

С большими почестями принял Барата Георгия Саакадзе в своем главном городе Тбиси, где постоянно пребывал. Сорок стрелков вскинули луки и спустили тетивы, пронзая стрелами бурдюк, увенчанный тюрбаном. Семьдесят всадников метнули копья друг в друга и поймали их на лету. Тридцать барабанов разразились громом. Красавица, трепетная и гибкая, взмахнув мантильей, словно крылом, кинула под ноги Джамбазу цветы, похожие на сапфировые звезды. И начальники дружин крикнули дружно: «Ваша!»

В пышных словах владетель выразил сожаление, что лишь на один день пожаловал желанный гость, и, уступая просьбе Моурави, сразу перешел к обсуждению дальнейших действий.

Водворилась тишина. Слуги надели войлочные чувяки; на втором дворе торопливо запрятали петуха: вдруг еще надумает пернатый султан хвастать перед куриным гаремом своим пением.

Под низким каменным сводом до вечера слышались два приглушенных голоса. Потом скрипели перья. И уже в зыбкой полумгле обменялись красноречивым рукопожатием.

Порешили при благоприятном ответе Эмирэджиби и Палавандишвили съехаться в Мухрани и обсудить план войны, дабы немедля ринуться на Иса-хана и Хосро-мирзу и в решительной схватке вызволить, наконец, Картли из персидского плена.

Млечный Путь пересекал черный бархат и манил тронуться в затаенную даль. Пряный запах доносился из ночного леса. Потемневшие горы четко вырисовывались на синеватом небе, и где-то внизу под ними беспокойно плескалась река. В стороне остервенело лаяли сторожевые псы и перекликались дружинники.

Саакадзе велел седлать коней. Напрасно Барата, сверкая десятью кольцами на сухих пальцах, и его жена, играя алмазными подвесками под тройным подбородком, убеждали подождать рассвета. Нет, не страшатся кони азнауров случайностей и тем более незнакомых дорог, ибо все дороги Картли ведут к одному перекрестку.