Базалетский бой - [3]

Газнели прикладывал ко лбу, покрытому испариной, шелковый платок и в смятении закрывал узкое окно, за резьбу которого цеплялись серые пряди тумана. Шагая по пустынным каменным переходам, князь не переставал ужасаться: как мог сам он так беспечно пребывать в Тбилиси, в этой пасти дракона?

Теребя свисающие седые усы, он старался унять дрожь и то нервно снимал, то вновь надевал на пальцы перстни с зловеще мерцающими рубинами, то вдруг сурово останавливался перед Хорешани и вслух продолжал свои мысли:

— А разве здесь, под крылом ястреба, именуемого Сафар-пашой, более безопасно? Каждый день, как горячий уголь в мангале, опасен. Мир рушится, боги беспомощны, а глупцы блаженны — ничего не замечают!

— Конечно, в том царстве, где властвует зеленый черт, где, обняв ведьм, под звон тимпанов пляшут козлы, веселее, — вздыхала Хорешани и все-таки мягко настаивала: — Подождем, пока из Константинополя вернется Дато, ведь воздух насыщен тревогой, и, увы, неизвестно, когда еще удастся ему повидать сына. Пусть полюбуется и убедится, что маленький Дато растет таким же беспутным, каким вырос большой.

Хмурился, сопел Газнели, но приходилось покоряться.

Внезапно, к удивлению садовника, князь перенес свои утренние прогулки в конюшенный двор. Прохаживаясь вдоль стен, он прислушивался к шуму, доносившемуся из конюшни: ему ли не знать, к чему ведет перемена в поведении коней! Разве жеребцы не похожи на своих хозяев? В обычное время они спокойно жуют, вкусно хрустя ячменем, фыркают при чистке, с удовольствием купаются в реке, косятся на соперников и горделиво вскидывают головы при встрече с кобылицами. Но вот старший конюх начинает озабоченно осматривать подковы. Повеяло грозой. Вмиг кони, навострив уши, задергают ноздрями, обнюхивая воздух, нетерпеливо забьют копытами, заржут так, что эхо в горах отзовется, и, встряхнув гривой, начнут рваться из конюшни, будто оса ужалила их. Тогда наверняка можно определить: хозяин снял со стены щит и опоясывается мечом.

И разве князь не был прав?

Сначала в полном испуге прискакал какой-то посланец, потом Моурави озабоченно послал куда-то своих гонцов — и началось!.. Даже щиты уже были сняты со стен. Но на рассвете, как ветер с высот, нагрянул Бежан с двумя монастырскими дружинниками. Конюх, сдвинув брови, ворчал, расседлывая взмыленных коней: «Добротные скакуны! Но не следует божьему человеку так безбожно их загонять. Видно, по ласке матери соскучился, близких повидать захотел… Э-эх!..»

Но нет, не ради материнской ласки, не ради встречи с близкими проделал опасный путь отважный монах Бежан, сын Георгия Саакадзе.

Не успели смолкнуть приветствия, не успели застольники опорожнить чаши с вином, как Бежан нетерпеливо попросил отца уделить ему внимание. Оказывается, прогулка по саду не способствует серьезной беседе — шипы помехой, и охотничий зал тоже — чучела птиц мешают. Раскатисто захохотал Саакадзе и по каменной лесенке направился в свою башенку. Бежан, войдя следом, поспешно затворил на задвижку кованую дверь и, волнуясь, зашагал от ниши до тахты.

«Совсем как я», — с усмешкой подумал Саакадзе и умышленно не нарушал молчание.

— Отец, — не выдержав, заговорил Бежан, — неужто ты по моей тревоге не догадываешься, о чем хочу поговорить с тобой?

— Знай, мой мальчик: если бы и догадывался, продолжал бы молчать. Персидская мудрость поучает: «Кто первый заговорит, тот уже проиграл».

— Но, отец, разве грузинская мудрость не возвышеннее: «Блажен утоляющий жажду ближнего».

— Грузинская? Нет, это общецерковная «мудрость». А елейность, как тебе известно, мне всегда была чужда. Но если «ближний» — Бежан — жаждет грузинской мудрости, могу утолить: «Не доверяй овечьей шкуре, под ней нередко укрывается волк». Впрочем, оставим словесный турнир до более спокойного часа. Значит, Кватахеви в опасности?

— Ты угадал, отец! Мы ждем нападения Иса-хана, да испепелит неверного огонь сатаны! За помощью к тебе.

— За помощью? А разве сейчас я сильнее церкови? Почему не повернул коня к католикосу?

— Великий Моурави сейчас сильнее всех, даже сильнее Метехи, даже алчных ханов, даже…

— Со святым отцом уговорились? Церковь не должна вмешиваться?

— Ты угадал, отец! Может, хан предлога ищет, чтоб напасть на монастыри и разорить храмы. Не следует давать разъяренному Иса-хану повода к грабежу.

— Выходит, гнев Иса-хана на меня решили отвести?

— И близко не посмеет приблизиться сатана, узнав, что святая обитель под покровительством меча Непобедимого! — Бежан порывисто открыл дверь, проверил, не подслушивает ли кто, и прихлопнул окно. — Да ниспошлет тебе господь наш…

— Говори со мною как с Георгием Саакадзе, — резко прервал Моурави.

— Вспомни, отец, ведь шах Аббас ополчился на игумена Трифилия за помощь тебе в Марткобской битве. Иса-хан выполняет повеление грозного шаха, стремясь — да не свершится злодеяние! — убить настоятеля Кватахеви и разгромить монастырь.

— Не из-за меня пострадал настоятель, а из-за охраны церкови. Это истина, а, кажется, церковь за истину стоит? — Саакадзе поднял палец к потолку. — Бог учтет дела Трифилия! Что взираешь на меня удивленно? Не ты ли когда-то уверял, что крест сильнее меча? Так кто вам мешает наставить кресты на верхушке стены, которая тянется вокруг монастыря? Такое грозное оружие непременно отпугнет врага.