Базалетский бой - [20]

— Какое время гостить? — снаивничал Даутбек. — Сейчас важно всеми мерами способствовать победе царя Теймураза, неутомимого воителя с проклятыми персами.

Арагвинец недоверчиво покосился, ему хотелось обелить Зураба и кое-что рассказать, но он сдержанно произнес:

— А какой грузин, а не собака, иначе думает?!

— Э-э, азнаур, осторожней над крутизной! Разве князь Зураб не в гостях у Хосро-мирзы?! — Даутбек и Ростом многозначительно засмеялись.

— Почему… почему думаете, в гостях? — растерялся арагвинец. — Может, этим Ананури спасает.

— От кого?

— От… от…

— Хочешь сказать — от Моурави?

— Нет… Зачем от благородного Моурави? Разве Мухран-батони не опаснее? А Ксанские Эристави?

«Барсы» нарочито задорились:

— Что ж, теперь спокойно может Зураб на помощь царю Теймуразу пойти: царица Мариам со своей Нари едет оборонять Ананури.

— Кто такое сказал? — арагвинец беспокойно поглядывал на «барсов» и вдруг решительно заявил: — Князь Зураб Арагвский не верит в победу Теймураза, потому не пойдет на помощь царю.

— А кто из грузин, а не собак, иначе думает?!

— Арагвинец густо покраснел. Рука его снова потянулась к шашке, но Даутбек поднялся, спокойно потянулся за мушкетом и, не целясь, выстрелил вверх.

— Нехорошо, когда в приличном караван-сарае пауки заводятся: вон на своде мокрое пятно. — И так выдохнул дым, что синеватые струйки его обдали арагвинца. — Извини, доблестный азнаур, невольно потревожил. — Обернувшись, он громко крикнул: — Может, выедем, Георгий? Вот азнаур согласен передать княгине Нато приветствие госпожи Русудан.

— Приветствие? Какой любезный! — Саакадзе поклонился Мариам и, пересекая помещение, подошел к арагвинцам. — А разве я бы затруднял себя ради встречи с волчьей стаей? Госпожа Русудан желает послать княгине Нато письмо и подарки. Выбери, бывший любимец доблестного Нугзара, двух арагвинцев, пусть за нами следуют как гонцы от владелицы Ананури.

— Великий Моурави, — арагвинец с беспокойством озирался, — как прибуду, тотчас княгиня гонцов пошлет. Дорога опасная! Тут и медведь, и рысь, через агаджа лес заколдованный, паутина от скалы до скалы, и вместо паука кудиани жертву сосет. А дальше два потока: один с коней копыта сбивает, а другой — недаром на клинок похож — у всадников самое ценное отсекает. Как смею двух воинов лишиться? Сам видишь, царицу сопровождаем.

— Прямо скажу, Миха, ты дурак! Кудиани от черта привет передай укротит потоки. А раз я сказал, сейчас возьму двух, ты должен пожалеть, что не пять. Зачем дразнить кудиани? Для охраны, — Саакадзе чуть понизил голос, — потерявшей ценность совы и устарелой жабы хватит и тех, кто останется. Так вот, гонцов выбери, а сам продолжай с почестями сопровождать высокочтимую царицу. И поживей! — Круто повернувшись, Саакадзе вышел.

Через несколько минут азнауры уже выезжали из ворот. Хозяин, стоя на пороге, с благодарностью, не скрывая радости, низко кланялся. Опыт подсказывал ему, что мог произойти кровавый бой. А на что брызги крови? Лучше монеты от проезжих! А караванбаши-арагвинцу придется развязать лишний кисет князя, ибо Моурави остроумно велел подать все дорогое, а расплачиваться заставил врага.

Гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. Еще воздух был насыщен прохладой снеговых вершин, еще за горами нехотя затихали раскаты грома, а с выступов звонко падали запоздалые льдинки, но уже, разодранные горячими лучами, убегали облака, омытое небо приветливо распростерло над умиротворенной землей голубой шатер. Два арагвинца хмуро и беспокойно поглядывали на Эрасти и Матарса, которые сопровождали их, словно арестованных, тесно придвинув коней.

Даутбек и Ростом сразу поняли, что Саакадзе не желает говорить о важном в пути, ибо ветерок не хуже лазутчика подхватывает тайные слова и доносит до уха врага. И они притворно-весело обсуждали перепуг царицы Мариам от приятной встречи с грозным «барсом».

Димитрий уверял, что встреча с шакалами Зураба возбудила в нем жажду и он не дождется первой деревни, в которой сумеет дать волю клинку, слишком залежавшемуся в ножнах. На это Эрасти хмуро заметил:

— О жажде следовало думать в караван-сарае. С утра голодные скачем, а вкусный чанахи почему-то предоставили врагам.

— Э-э, недогадливый верблюд! Разве чанахи не превращается в сено, когда рядом нечисть копошится?

— Я так думаю, Ростом. Полторы жабы им на закуску. Откуда только взялись?

Задумчиво вглядывался Саакадзе в слегка тронутый желтизной горный лес и вдруг повернулся к Даутбеку:

— Странный день, мы возвращаемся после большой победы над кичливыми врагами, а вместо успокоительного дождя — гром и град.

— Весенний гром, Георгий. Это хорошее предзнаменование.

— А встреча с «совой» тоже к весне? Нет, друг, не нравится мне сегодняшний день. Ты знаешь, я не суеверный, но… какой-то тайный замысел чувствуется в его неожиданных ходах.

— Это судьба! Давай, Георгий, поработим негодную! — И Даутбек внезапно выхватил ханжал и резко обернулся.

Кони, навострив уши, шарахнулись и пронзительно заржали. Среди обломков скал, сливаясь с ними, распласталась тигрица, но яркие поперечные полосы ее меха не укрылись от зоркого глаза Даутбека. Послышался низкий горловой звук «а-о-ун», и хищница, почуяв, что она обнаружена, приготовилась к прыжку. Но Автандил мгновенно скинул с плеча высеребренный лук, с силой оттянул тетиву по индусскому способу — к правому уху, согнул лук вдвое и отпустил стрелу.