Байки звездного волка - [5]

Чтобы как-то скоротать время, мы вылизали бот до зеркального блеска, проверили и отремонтировали все, что нуждалось и не нуждалось в проверке и ремонте, и стали придумывать себе развлечения. Писали стихи, рисовали, изготовили массу различных игр, начиная с современных, вроде финиш-фант, и кончая старинными шахматами и нардами. Даже в крестики-нолики пробовали играть, но все это нам быстро надоело, да и силы были слишком неравны. Взять хотя бы шахматы… — И тут Звездный Волк сделал небольшое отступление по поводу своего непревзойденного умения играть в шахматы. — Итак, мы изрядно надоели друг другу, а потом Степан вспомнил, что я когда-то сделал ему замечание, и отношения наши стали совсем скверными. Мы разошлись по каютам и начали придумывать, чем бы еще заняться.

Именно тогда Степану и пришла в голову мысль сделать своей жене ожерелье из зеленых камней, подобранных на Зейре. Собирая образцы минералов, он взял вместо положенных по инструкции одного-двух десятка два — для себя. Буров не представлял, что будет с ними делать, но удержаться не смог. Камни были действительно красивы и производили странное впечатление. Казалось, держишь в руках кусочек южного моря — что-то живое и теплое. Когда свет падал под определенным углом, внутри них будто пробегали темные волны. В зависимости от освещения менялся и их цвет — от сине-черного, фиолетового, до светло-салатного. Впрочем, вы, наверно, видели эти камни и сами заметили, как завораживающе они действуют.

Камешки, набранные Буровым, были небольшие, размером со сливу, не чета глыбе, выставленной в Музее минералогии. Сначала Степан принялся обрабатывать их вручную, но вскоре понял, что так ему придется лет десять трудиться над ожерельем, и, переборов себя, обратился ко мне с просьбой помочь ему сделать примитивный станочек. Средств в нашем распоряжении было мало, и станочек вышел и впрямь примитивный, но лучше такой, чем никакого.

Почти два года Буров работал над ожерельем. Грубо обточив камни на станке, он потом доводил их вручную, вырезал узор, соответствовавший, на его взгляд, рисунку, который угадывался в заготовке, шлифовал их. Работа была кропотливая, и я не раз поражался его терпению, тем более что занятие это казалось мне бессмысленным. На Земле, на любой обжитой планете или космической станции все это можно проделать за несколько часов, ну пусть дней.

Мнение свое я, естественно, держал при себе, на второй год заточения мы стали очень вежливы и внимательны друг к другу, в таких условиях иначе просто не выжить. Да. Так вот, когда «Олень» принял нас на борт, ожерелье было закончено, и Буров очень им гордился.

К тому времени мы изрядно соскучились по Земле, Степан чуть не вслух грезил о жене, а я — о «Незабудке». Словно кузнечики, прыгали мы с корабля на корабль, с одной планеты на другую, пока наконец я не узнал на Луне, что «Незабудка» уже вышла из дока и отправлена в рейс. Весть была тяжелая, и я отправился в Управление, чтобы выяснить свою дальнейшую судьбу. Степан поначалу хотел идти вместе со мной, за компанию, так сказать, но в последний момент раздумал и остался ждать пассажирский корабль на Землю.

Известие, поджидавшее его на планете, было во много раз хуже того, что сообщили мне о «Незабудке». Жена Степана заболела спунсом. Вы знаете, что это такое. Вера была в числе тех двадцати человек, которые заболели при обследовании старинных складов биологического и химического оружия, оставшихся от эпохи Разоружения…

Звездный Волк сделал паузу, посмотрел на мирное, залитое солнцем море, на далекие белые паруса, напоминавшие птиц.

— Да, редко бывают такие неудачные возвращения, — продолжал он, нахмурившись. — О несчастье, случившемся с Верой, Степан узнал в информатории Космопорта и, взяв гравилет, полетел в санаторий «Серебряный мыс», куда была помещена его жена.

Весь путь гравилет шел на предельной скорости, и все же дорога заняла часов пять. Конечно, Буров мог воспользоваться скоростным транспортом, но ему никого не хотелось видеть. Люди жили своей обычной жизнью, куда-то спешили, смеялись, делились новостями, спорили, но им не было дела до Веры, и потому Бурову не было дела до них. Он знал, что для спасения его жены и других больных делается все возможное и невозможное, понимал, что страдания двадцати человек не могут и не должны лечь тенью на всю планету, однако горечь и гнев помимо его воли росли, туманили мозг. Горечь от того, что миллиарды людей живут и будут жить как ни в чем не бывало, даже когда Веры не станет. Гнев на Совет Безопасности, не проследивший за тем, чтобы были приняты эффективные меры для охраны жизни и здоровья людей. Гнев на обезьяноподобных предков, которые так изгадили планету, что до сих пор археологическим командам безопасности хватает работы. Мало того, что АКБ ведут поиски на Земле и околоземных орбитах, — Вера рассказывала, что ее коллеги недавно трудились даже на Луне.

Но сильнее горечи и гнева в эти минуты и часы были ненависть и презрение, которые Буров испытывал к самому себе. Не его дело — судить предков и критиковать работу Совета Безопасности, в конце концов предки сохранили Землю, а в Совете сидят люди, и они могут ошибаться. Но как получилось, что он, мужчина, жив и здоров, а жена его умирает?