Байки офицерского кафе-2. Забавные истории из жизни спецназа ГРУ ГШ - [25]

НачПО, не глядя на результат, коротко бросил: «Отлить!». И приказал открыть второго, сидящего в соседней камере.

Ужас нарушителя, когда распахнулась дверь и в проеме появился «замполит — отец родной», был неописуем…

Как-то на аудиенции с Именником один из здоровенных сержантов, грузин, также нарушивший воинскую дисциплину, попытался использовать в разговоре неуважительный тон:

— Да, что ты мне здэс гоныш, падпалковнык? Да я…

Досказать он не успел. Владимир Павлович, вставая из положения сидя, так двинул ему в челюсть снизу, что тот пролетел около двух метров и вынес спиной тяжелую двойную дверь кабинета вместе с рамой. Потом сам ее и ремонтировал.

Закавказье — район очень своеобразный, имеющий массу национальных особенностей. Например, недопустима ругань в отношении матери. Именник, чтобы избежать этого, говорил: «Я ваш папа!». За что и получил кличку — Папа Именник.

Мои отношения с ним сначала складывались очень непросто. Имел он меня поначалу, как «Сидорова козла», в соответствии со своей и моей фамилией. Однако спустя год он, как-то отчитывая меня за «веселые и безобидные шалости» в отношении командира, неожиданно спросил:

— Ты хоть понимаешь, что в управлении части только один я — за тебя?

Я удивился и спросил, почему.

— Уважаю людей, просто работающих, а не рассказывающих об этом на каждом углу. Не для того, чтобы начальству понравиться, а ради дела.

Наверное, и сам он был таким же.

Вечер армянской кухни

Мой друг по лейтенантской молодости Саня Косинцев командовал взводом спецрадиосвязи. Это он готовил радистов в группы спецназначения. Известно, что хороший радист должен обладать хорошим музыкальным слухом. Здесь зависимость прямо пропорциональная — чем лучше слух, тем лучше радист. Поскольку личный состав призывался главным образом из республик Закавказья, то как-то само собой получилось, что у Косинцева служили почти одни армяне. У них генетически очень хороший слух. Радисты из них хорошие, а вот солдаты, как из говна — пуля. Саня с ними сильно мучился. Но случались моменты, когда он мог отвести душу.

В силу крепости родственных связей, имеющих место среди жителей Кавказа, родственники обязательно приезжали проведать свое чадо, призванное служить в Красную Армию. При этом приезжали на нескольких машинах, привозя с собой всех, кого только можно, включая полусумасшедшую бабушку и парализованного дедушку. Видимо, полагая, что сам факт их приезда должен быть праздником для воинской части, приезжали они не только в выходные дни, но и в будни. Еще до обеда повисали они на воротах КПП, пытаясь в щелку разглядеть свое ненаглядное дитя. Наряд по КПП, конечно, звонил в роту и сообщал, что к Оганесяну из взвода связи родители приехали. Если мог, Оганесян на перерыве прибегал на КПП, спешно целовал родственников и снова убегал «учиться военному делу».

В обед он снова прибегал, сообщал фамилию взводного и опять убегал, поскольку этот самый взводный жестко контролировал его присутствие на занятиях и других мероприятиях, определенных воинским распорядком. После обеда по дороге домой Саню ловили родственники и начинали уговаривать отпустить «Нащ Овик к бабушке. Бабущка ста-арий. В гостиница сиди-ит». Косинцев был непреклонен: «Кто? Оганесян? Да он же разгильдяй, каких мало! В увольнение? Забудьте. Ему вообще место на гауптвахте!». Родственники после таких откровений падали в обморок, а Шура шел домой спать.

После обеда он снова попадал в засаду из родственников своего солдата. Тут начинали его уговаривать и предлагать взятки. Шура картинно зверел:

— Взятку? Мне, русскому офицеру?

Родственники пугались, переходили на шепот:

— Какой взятка? Какой? Ти нэ панимаэшь, это уважение!

— Нет! — рявкал на родственников Косинцев и исчезал на территории части.

После ужина он отпускал солдата ненадолго на КПП к родственникам пообщаться. Родственники, доведенные его непреклонностью до отчаяния, снова ловили Саню на КПП и снова начинались уговоры. При этом уже упор делался на то, что «пусть только товарищ лейтенант отпустит Овик. Ми ему обязател-но все расскажим, как тепер слюжит нада». Саня, немного поломавшись, доставал из кармана увольнительную на Оганесяна. При этом вернуться ему надо было в часть к вечерней поверке, то есть примерно к половине десятого. И это в то время, когда на часах было уже полвосьмого. Родственники снова начинали уговоры «строгого начальника». Саня сопротивлялся, но согласно сценарию в конце концов сдавался, говоря традиционно: «Сердце у меня материнское!». На основании новой увольнительной солдату предписывалось придти в часть к утреннему осмотру.

Завершив «разводку» родственников, как теперь говорят, Саня не спеша шел домой. Дома он засекал время и говорил:

— Максимум пятнадцать минут!

Я спорил:

— Не успеет! Двадцать.

— Пусть только попробует.

Минут через десять раздавался стук в дверь.

— Иди, открой, — посылал меня мой друг. Я подходил и через дверь спрашивал:

— Кто?

— Лейтенант Косинцев здесь живет?

— Саня, к тебе!

На пороге обычно стоял пакет, из-под которого видны были только солдатские ноги.

Выходил «строгий лейтенант»:

— Что тебе, Оганесян?