Байкальской тропой - [17]

Чувствовалась близость утра, но дремотный покой ночи еще цепко держался в провале распадка. Неожиданно над восточной грядой холмов тускло-оранжевой блесткой вскрылся край неба. Набегающие тени застилали блестку, но она, искрящаяся, проступала все ярче и отчетливее и, туманясь расплывчатыми краями, принимала ясные очертания зимнего солнца. Оно медленно поднималось над недвижной тайгой. Тени незаметно исчезали, и мне показалось, что в эти неуловимые мгновения дрогнули вершины сосен и лиственниц, на широких ветвях шевельнулся и неслышно осыпался снег. Последние тени ночи, сворачиваясь, прятались под склонами холмов, и, обнажая безмолвный покой морозной тайги, на землю сходило утро.

Только к полудню мы вышли, наконец, из распадка и по склону поднялись на гребень холма. Перед нами расстилался широкий провал редколесной долины. У подножия холмов громоздились выветренные скалы, похожие на утолщенные книзу столбы. Когда мы подошли к ним, Максим остановился, словно запнувшись, и посмотрел на меня с виноватой улыбкой. Я подошел к нему и сразу понял, в чем дело. Крыша зимовья под тяжестью снега обрушилась внутрь, и над сугробами сиротливо чернели развороченные бревна. Потоптавшись, Максим скинул рюкзак и присел на валун, растирая платком заиндевевшее лицо.

— Значит, так, — протянул он после долгой паузы. — Я думаю, что если пришли, то из-за этого, — он кивнул на бревна зимовья, — возвращаться резона нет. Как мыслишь, а?

Мне, конечно, не хотелось упускать случая быть участником такой необычной охоты. Но ночевать на голом снегу в такой мороз? Да еще на двоих одно одеяло…

— Чудак человек! — захохотал Максим. — Нашел о чем беспокоиться! Сразу видно, что не таежник! Еще так устроимся, что лучше, чем в избе, ночь пройдет, жарко будет, а ты о морозе! Ну, хватит разговоры разводить! — решительно сказал он. — Займись стряпней, а я сгоняю в долину, прикину там, что к чему.

Он живо приволок сухую лесину, вытоптал для костра площадку, потом сунул мне топор, подхватил карабин и, оттолкнувшись, помчался вниз по склону, оставляя за собой широкую завихренную линию. И скоро его фигура растворилась в безжизненном пространстве долины.

Солнце свалилось за крутые склоны гор. Долина потускнела и подернулась сумеречной дымкой. Увязая в сугробах, я приволок из чащи четыре сухие лесины и пару сырых. Разрубил их крупно для долгого ночного костра. Потом сел у огня; хотя дел было достаточно, силы мои уже были на исходе. Мы прошли на лыжах не меньше пятнадцати километров, и Максим прав: я еще не таежник, а жаль!

Давно поспело варево из куска мороженого мяса и картошки, которую каждый из нас тащил за пазухой, чтобы ее не прихватило морозом. Я сидел у костра и, подбрасывая снег в кипящую воду, припоминал различные способы ночевки на снегу, о которых когда-нибудь читал в книгах. Максим все не возвращался. Я не мог подать ему никакого сигнала. Перед выходом из зимовья я получил от него инструкцию: в долине не кричать, не свистеть, не стрелять! Быть, как волк на охоте, у которого от голода живот прилип к позвоночнику. Волком на охоте я себя не чувствовал, но что касается аппетита, то он, действительно, был у меня волчий!

В потемневшем небе проглянули чистые по-зимнему звезды. Вдруг сбоку от себя я услышал шорох стремительно несущихся лыж. Максим мчался по склону. Он лихо осадил у костра, едва не врезавшись в самый огонь. Он улыбался, и разгоряченное широкоскулое лицо его, казалось, совсем не чувствовало укусов мороза, который к ночи становился все злее,

— Наст отличный, — с ходу начал он, едва скинув лыжи. — Одну лосиху волки дня три назад выгнали на отстой, это место километрах в пяти отсюда. Сейчас от той лосихи, верно, и костей не осталось. Думается, мы в самое время подоспели…

Я снял с огня котелок и разложил на одеяле оттаявшие куски хлеба, который пришлось разрубать топором.

— Значит, утром прямым ходом к торосам, на берег моря, — продолжал Максим, давясь хлебом и ныряя ложкой чаще всего мимо котелка, — там устроим скрадки. Я тебя на берег посажу, для прикрытия, в случае чего, а сам в торосы. По идее все должно быть в порядке. Следы их я не пересекал и держался с подветренной стороны.

Еще прошлой ночью в зимовье Максим рассказывал мне о разных видах волчьей охоты.

Загон: стая, рассыпавшись полукругом, гонит оленя или лося на притаившегося в засаде сильного волка, чаще всего вожака стаи, который одним ударом должен закончить охоту.

Отстой. Это небольшой пятачок на выступе скалы, с которого имеется лишь один выход. Обычно олени или лоси спасаются на пятачке от волков, но случается, что волки сами выгоняют свою жертву на отстой и стерегут выход до тех пор, пока обессиленная жертва не попытается прорваться.

И третий способ — выгнать жертву из таежной чащи на лед Байкала, где достать ее не составляет для волков большого труда. Этот способ на побережье моря особенно распространен. Под склоном холма мы выкопали лыжами в снегу яму, метра полтора глубиной. Тщательно уплотнили стены и развели в ней костер. Максим рассказывал, что охотники-эвенки могут ночевать таким образом в любой мороз; главное при этом — хорошо уплотнить стены ямы.