Байкало-Амурская магистраль - [22]

Так бы это и осталось тайной, если б как-то не довелось ему вместе с руководителем строительно-монтажного поезда Анатолием Буровым отправиться на машине по делам из Куанды в Леприндо.

День был солнечным, ясным, и, хотя мороз стоял под тридцать, уже пахло весной. «Уазик» бросало по разбитой тяжелыми самосвалами снежной колее, и Андрей сжимался от боли при каждом толчке, старался не выдать себя. И с облегчением вздохнул, когда машина вырвалась за громадой-вершиной Кодаром на зеленовато-голубой, сверкающий под солнцем лед озера Леприндо. Оставалось промчаться по Большому и Малому озерам километров двадцать, и вот он, поселок, где их ждал ужин, ночлег. Но…

Мотор «уазика» ни с того ни с сего заглох.

Водитель погонял стартер, покопался в свечах, еще что-то проверил, но мотор, как определил незадачливый парнишка-водитель, «сдох намертво».

Солнце вот-вот свалится за вершину Кодара, наступит темень, потянет из ущелья крепкий студеный ветерок, и торчать на льду, дожидаясь, пока какая-либо машина окажется по соседству и возьмет на буксир, дело грустное: может, и до утра никто не проедет.

Буров ругал водителя, грозился «списать» его в «конторщики», но водитель беспомощно хватался то за карбюратор, то за другие узлы, не ведая, к чему и как подступиться…

И тогда к мотору подошел Андрей. Почти три года прошло с того дня — перед последним прыжком, — когда он в последний раз возился с моторами, и даже дрожь пробежала по всему телу, едва он заработал поданным водителем гаечным ключом. Вскрыл одно, подкрутил другое, продул-прочистил третье и кратко бросил:

— Заводи!

Водитель, не веря, что машина оживет, повернул ключ зажигания — стартер взвизгнул, и мотор ровно, будто новенький, заработал.

— Ты что, разбираешься? — кивнул Буров на мотор, когда «уазик» вновь помчался по льду.

— Есть малость. Как-никак, а диплом инженера-механика в кармане, — неожиданно для самого себя сказал Андрей.

То ли Буров — суровый и добрый, испытавший на своей шкуре многое за годы работы на БАМе, умеющий ладить даже с самыми задиристыми парнями, — своей чуть застенчивой улыбкой и хитроватым взглядом расположил Андрея, притянул чем-то к себе, то ли просто настала пора выложить кому-то все наболевшее за эти долгие бамовские полтора года, то ли еще почему, но Андрей стал рассказывать все о себе.

Он вспомнил, как после гибели в авиационной катастрофе отца и матери поклялся самому себе стать «настоящим человеком», как переступил порог военного училища, в юношеских мечтах видя себя уже генералом, как встретил искрящуюся, с чертиками в глазах Нину. Поведал и про неуемную радость перед тем вылетом, после которого их ожидала поездка на Кавказ, и про свой последний прыжок.

О Нине он рассказывал с каким-то душевным трепетом, говорил, как бы рассуждая вслух, что ни в чем не видит ее вины и даже брошенную ею фразу: «Я устала», — оправдывал: за тяжкий госпитальный год измучился не только он, но и она.

И как о каком-то кошмарном сне, говорил о мучительных днях и ночах под Беркакитом, о своей упорной каждодневной борьбе с болями, о том, что лишь уже здесь, под Куандой, он поверил сам себе, тому, что выдержал проверку на прочность.

— Что же ты раньше-то молчал, что инженер-механик? — воскликнул Буров. — Маресьев ты наш бамовский, бедолага!

Начальник поезда обнял Андрея, прижался своей колючей щекой к его лицу, неуклюже чмокнул в губы.

— А мы-то…

Буров не договорил, что «они-то»: отвернулся, склонил голову к ветровому стеклу, и Андрей заметил, как этот сильный, недюжинный мужчина украдкой смахнул рукавицей выкатившуюся слезу…

Когда они вернулись из Леприндо в Куанду, Буров, желая Андрею спокойной ночи, добавил вдруг своим крепким, буровским тоном:

— Завтра примешь под свое начало всю технику: бульдозеры, тракторы, экскаваторы — все, что есть у нас. С утра ты — старший механик СМП.

— Спасибо за доверие, но не приму… Мне себя до конца проверить надо.

— Ишь ты, не напроверялся еще! Парни втрое здоровее тебя — и то ломаются, после первой зимы с БАМа сбегают, а ты…

Буров бросил на Андрея свой колючий взгляд и сурово заключил:

— Мне твоего согласия и не надо: это — приказ. Не выполнишь — скатертью дорога…

Бросил и зашагал к своему дому, не обращая внимания на какое-то невнятное бормотание Андрея…

Через полгода, когда вновь запуржило и над Витимом стали свисать с гор зеленовато-голубыми гигантскими сосульками застывшие до весны ручейки, Андрей получил от Нины длиннющее письмо.

Она писала, что все это время не находила покоя, что искала его повсюду. Нина каялась, называла себя «эгоисткой высшей марки», сожалела о том, что не смогла (а скорее — не нашла сил) удержать тогда Андрея от «взрыва».

Лишь нынешним летом — совсем недавно — в передаче телевидения о делах строителей БАМа она увидела его в кадре в группе награжденных орденами и медалями, запомнила название поселка и — наконец-то! — узнала через управление строительством его точный адрес…

Андрей не раз перечитывал ее сумбурное, полное скрытой любви письмо, рассуждал над каждой фразой, словно наяву видел ее потухшие — без чертиков — глаза. Вновь наступили бессонные ночи, но уже не от физической, а от всколыхнувшей всего его новой душевной боли: как быть?