Батя, Батюшко и Бэмби - [51]

Ничего из того, что хотелось, Оля делать не стала. Вместо этого взяла одежду и пошла в ванную — одеться и умыться, а когда открыла дверь — столкнулась с Денисом. Он окинул ее взглядом с ног до головы и кратко и по существу сказал:

— Я сделаю кофе.

И не было неловкости или какого-то неудобства. Просто обыденность, которой, казалось, как раз и не должно случиться. И прелесть тоже была — сидеть за столом вдвоем рано утром, когда город еще спит под тонким слоем декабрьского снега, словно под пухом, пить горячий кофе и молчать. И чувствовать себя спокойно. Даже если время, отпущенное на «плечо», подошло к концу. И надо не опоздать домой.

Не опоздала. Успела даже закрыть дверь за Изольдой и натянуть домашнюю одежду, прежде чем Никита начал подавать признаки жизни.

— Мам, кто пришел?

— Изольда Васильевна вчера нитки забыла.

— А мы завтракать скоро будем?

— Сейчас будем, поваляйся еще в кровати, я позову.

Как такое забыть к среде? Не получается.

— Ольга Геннадьевна, — в приоткрытую дверь просунулась голова секретаря. — Что с ежедневниками делать будем?

— Отправлять обратно, конечно. Я не могу такую продукцию предоставить заказчику. Если позвонят — соедини со мной.

— Поняла. И еще вас в цех просили зайти.

— Сейчас загляну.

Голова исчезла. Оля приподнялась со стула и сразу же села обратно. В самый неподходящий момент дала о себе знать поясница.

* * *

— Интересная у вас поклонница, доктор Батюшко. Веселая и с огоньком.

— Это не поклонница, — Денис закрыл окно мессенджера и отложил телефон. — Это поклонник.

— Боже! — Малин картинно схватился за карман на халате. — И вы туда же?! Куда катится этот мир?!

— Сын одно…го моего знакомого. В абсолютно немедицинской семье у ребенка невероятная тяга к скальпелям, гипсам и наркозу. Приходится каждый день делиться информацией. То селфи в операционной, то фото скальпелей и зажимов.

— По-моему, это доставляет вам удовольствие.

У Тоси и хватка бульдожья, и проницательность не юноши, но мужа. Надо же было словить такое везение: единственный интерн за всю трудовую деятельность — и умница.

— Вот только что меня, например, пытали на предмет того, долго ли учиться на врача. Получив все цифры и вычислив путем сложных математических манипуляций, сколько ему будет лет на момент окончания интернатуры, десятилетний юноша приуныл. Спросил, будет ли он в этом возрасте уже такой же пожилой и седой, как дед. И потом несколько приободрился.

Антон рассмеялся:

— Чувствую в юноше родственную душу. В возрасте десяти лет мне все двадцатилетние казались совсем взрослыми. А те, что еще старше, — уже почти пенсионерами. А у вас, получается… — Малин прищурил глаз, — теперь две группы обучающихся. Я в старшей, а…

— Никита.

— А Никита — в младшей?

— Что-то вроде того, — кивнул Денис.

* * *

— Изольда Васильевна, вы уверены, что это стихотворение годится?

— А что с ним не так? — соседка довязывала шаль и даже не взглянула на лист в руках Геннадия Игоревича.

— Как-то витиевато очень. И термины эти современные, сказать честно, половины слов я не понял.

— Это потому, — Изольда все же подняла глаза на своего собеседника, — что стихотворение написано представителем нового поколения. У них совершенно другая лексика. Двадцать первый век, мир социальных сетей и нанотехнологий. Мы просто за ними не успеваем, Геннадий Игоревич, а стихотворение интересное. И, кстати, Славочке очень понравилось. Мы даже пробовали его декламировать.

— И как?

— Получилось очень неплохо, на мой взгляд.

Изольда Васильевна снова вернулась к вязанию, а Геннадий Игоревич — к стихотворению. Перечитал и вздохнул:

— Нет, вот как по мне — непонятно: что хотел выразить автор?

— Однажды Есенин сказал Пастернаку, что его стихи косноязычны и их никто не понимает, и даже предрек, что народ не признает Пастернака никогда. Но вот прошло время… а «Свеча горела на столе, свеча горела»… взяла Нобелевскую премию.

— Это вы к чему?

— К тому, что мы с вами сейчас не можем знать будущее, и предугадывать его — дело неблагодарное. А в сборник стихотворение я бы включила.

Оля слушала разговор домочадцев и даже не пыталась в него вмешиваться. И отец, и Изольда Васильевна наслаждались беседой, всеми этими рассуждениями, выбором стихотворений.

К тому же думала она совсем о другом.

— Знаете, а идея со Славочкой интересная. Вы правы, мы иное поколение и многого не понимаем. Может, пусть Слава тоже примет участие в нашем импровизированном совете? Как человек двадцать первого века? — Геннадий Игоревич посмотрел на Изольду.

— Ну я… да… наверное… — руки с крючком и ниткой замерли. — Вообще, интересно, насколько совпадут наши взгляды. Это любопытно, очень.

Геннадий Игоревич настолько пришел в возбуждение от собственной идеи, что даже не смог усидеть на месте. Он поднялся на ноги и стал ходить по маленькой кухне:

— Конечно, любопытно! Очень даже любопытно. Если мне удастся добиться финансирования, а все должно получиться, то тогда мы сможем сделать крайне любопытную брошюру. Крайне!

Оля смотрела, как отец трет лоб, беспокойно вышагивает, неосознанно открывает и закрывает шкафчики, увлеченный новой мыслью. Она никогда его таким не видела. Даже забыла о своей проблеме.