Батраки - [30]

— Дай ему пососать… ведь он голодный… мать ты или не мать?

Потом он ходил из угла в угол, посматривал то на кровать, то на пол и размышлял…

— Го-го! Ну и досталось мне, ой-ой!.. Сколько есть бед на свете — все на меня свалились… И выхаживай этих — мучайся и хлопочи… Будь ты хоть о трех головах — и то не управишься… На старости лет! Вот каково мне пришлось… А что будешь делать?.. Да зачтется мне это за все мои прегрешения и приумножит славу твою, господи… Да будет воля твоя… Надо его крестить! — обратился он к Ганке.

— Так… — но она не могла говорить.

Боль быстрой судорогой пробегала по ее телу. Большие глаза ее наполнились слезами, а побледневшее лицо прильнуло к подушке.

— Вон как тебя, видишь! — покачал головой старик. — Ты думала, это пустяки, ну и терпи теперь!.. — И, подвинув к ней крынку, добавил: — Тут молоко, в случае захочешь пить… а я пойду! Надо крестных звать…

Он ушел — и опять вернулся только на другое утро.

Но вернулся не один: с ним пришли кума и кум — все трое под хмельком.

Козера за один день совершенно переменился. Он радовался внуку и потчевал его водкой, так что Ганка с трудом сдерживала этот прилив чрезмерной нежности. Зато самой ей пришлось выпить: насильно угостили.

Даже Зося выпила две рюмки крепкой водки. Первую она схватила с жадностью, потому что со вчерашнего дня у нее росинки не было во рту, но вторую проглотила чуть не со слезами, по принуждению.

— Не видали вы мою маму? — снова спросила она.

— Мама ничего! Ты не тревожься… Лежи спокойно, раз тебе тут хорошо!

Больше она не спрашивала, хотя мысль ее часто уносилась домой. Когда она задумывалась, ей казалось, что она давно-давно, может быть, весной ушла из дому… И еще ей казалось, что она давно-давно живет на свете. За последние дни она навидалась столько всяких, чудес!.. И теперь ей даже не было любопытно, что хотел оказать Войтек перед уходом.

Наконец молодая кума запеленала ребенка, причем кум ей все время мешал. Собираясь уходить, они остановились в дверях. Козера — к ним.

— Как же его звать-то будут? — спросила кума.

— Собусь, Собусь! — закричала Ганка.

— Пускай будет Томусь! — приказал старик. — Христианское имя… Слышите?

— Воля божья и ваша, — донеслось из сеней.

Через минуту крестные уже были в поле.

— И вы идете? — робко спросила Ганка.

— Надо итти! — ответил старик. — Они, пожалуй, и не окрестят ребенка как следует быть…

— Уж вы окрестите! — огрызнулась Ганка.

— А ты лежи да слушайся! Не твоя это забота! — и он пошел вслед за кумом и кумой — присмотреть, чтоб хорошенько там окрестили…

Как они разминулись — неизвестно, но только крестные отправились в костел, а Козера остался в корчме у дороги.

— На обратном пути они здесь пройдут, — рассуждал он, — вот я и перехвачу их, да и обувь зря не буду рвать… Пожалуй, и дома не изорвешь, а лучше я их тут дождусь… Охота мне знать, как они его окрестили… По-моему вышло или по ее?

Он коротал время, как мог, прополаскивая горло. Насилу их дождался. Был уже полдень, когда они пришли.

— Томусь! Томусь! — закричала кума в дверях.

— А что! Не по-моему вышло? Вот Ганка озлится! Садитесь-ка со мной.

Кум положил ребенка на перину, кума укрыла его платком — и все уселись.

А Козера про себя благодарил бога за то, что привел он его сподобиться такого праздника.

— Кабы это хоть раз в год! Боже мой! Напьешься — и никаких тебе угрызений совести… Но приходится мириться!.. — проговорил он вслух. — Такая на меня напасть…

— Э, да не болтайте вы! — ответила кума. — Мыто не люди, что ли? И у нас смолоду всякое случалось, да… что тут будешь делать?

— И то! — поддакнул кум.

— Ваше здоровье!

— Дай бог расти ему да крепнуть!

— Еще вы порадуетесь на внука…

— Го-го-го!

— Пейте, кум!

— Не потчуйте…

— Уж я такой. Когда есть с кем — выпью.

— Ваше здоровье!

— Дай вам бог!

— Так бы я тут и сидел — и день, и два дня… ничуть меня в хату не тянет.

— Милые вы мои!

И пошли потчевать друг друга от всего сердца, да так и просидели весь день до поздней ночи…

Зысель уже запирал корчму, когда кума сморилась и совсем разомлела. Повалилась она на лавку за стойкой, да там и уснула.

Упрямый кум под конец рассорился с Козерой и объявил во всеуслышание, что идет прямо домой. Он поднялся из-за стола и пошел, но никак не мог попасть в дверь. Покружился, покружился по хате, качнулся в угол — и там остался.

Козера подпер голову кулаками и задремал. Но ребенок попискивал и поминутно его будил. Наконец старик очнулся.

— Ну, надо итти домой! Ничего я тут не высижу…

В эту пору Козера обычно уходил. Он не спеша собрался, поискал шляпу, накинул на плечи хазуку. Теперь — ребенок… С ним что делать? Но он недолго раздумывал.

— Свянешь ты тут до утра… Пойдем-ка в хату! — пробормотал он, поднимая внука. — И как я тебя понесу?..

Вдруг ему пришел в голову необыкновенный замысел. Старик даже засмеялся — так он понравился ему…

— Постой-ка… засуну я тебя в рукав… Там тебе будет хорошо, тепленько, как в печке… Вот увидишь!..

Козера застегнул рукав внизу, поднял руку и втиснул в рукав запеленутого ребенка.

— Понесу тебя, как куколку с ярмарки… А Ганка-то удивится! Ну, пойдем, уже поздно…

Он открыл дверь — на дворе было темно, туман, ни зги не видно…