Батийна - [137]

И, не договорив, Турумтай встала, гремя вплетенными в косы украшениями, и с вызывающим видом покинула юрту. Она будто хотела сказать Алымбаю: «Бот, я ушла. И теперь, если ты мужчина, всыпь ей хорошенько. Проучи языкастую стерву». Это поняли и Батийна и Качыке. Понял даже Алымбай, он трясся от бешенства.

Качыке, хотя тоже был раздражен поведением слишком уж бесстрашной джене, не дал на этот раз дяде Алымбаю распаляться. Успокоил и усадил его на место. Он прикинул с опаской: «Если я, сельрабком, не разниму их, то джене может завтра сказать, что муж ее бил, а он, Качыке, не заступился».

Качыке всегда обходился с Батийной просто, как младший брат. И она многого от него ожидала. Особенно возросли ее надежды, когда джигита избрали председателем сельского рабочего комитета. «Что ни говори, а ведь вырос на моих руках. Сам видел, как я живу. Где-нибудь, да поможет советом, словом. Разделит мою печаль», — думала Батийна.

Но эта тайная надежда вскоре угасла. С каждым днем она все меньше узнавала своего заботливого помощника Качыке. Тот, прежний, был ясный и близкий. А этому подавай новенький, да чтоб красивый, костюм, на выбор он выискивал иноходца, и непременно самого лучшего, и с каким-то вызовом поглядывал на нее сверху вниз, покачиваясь в седле. Он как бы говорил: «Нет у меня времени разговаривать с женщинами. У нас свои мужские дела».

Теперь его, скорее всего, можно было видеть среди аксакалов, старейшин, среди тех, кто любил покрасоваться на коне перед соплеменниками.

Батийне было обидно, что Качыке отвернулся от нее.

Если какая-нибудь вторая жена бая около своей юрты роптала на судьбу: «Э-э, жизнь, что ты дала нам нового? Ведь все, все осталось прежнее», то мужчины, окружавшие Качыке, и особенно Тазабек и Серкебай, нарочито громко, чтобы их слышали, подбадривали председателя сельрабкома:

— Э-э, Качыкеджан, человек, поставленный у власти, должен держаться рангом выше других, иначе, так и знай, не заметят его и могут затоптать, а то и вовсе сядут на шею. Пусть твоему отцу не пришлось увидеть, как вырос его сын и кем стал, зато мы видели твоего отца и видим тебя. Располагай нами и надейся на нас. Мы всегда с тобой. Мы зла тебе не желаем. Если понадобится, можешь хоть среди ночи будить нас, и мы всегда с готовностью послужим тебе. Так-то, Качыкеджан.

Качыке от высоких слов чувствовал себя наверху блаженства. Еще бы! Ведь эти степенные старики аксакалы раньше, бывало, на него ни малейшего внимания не обращали! А теперь сами идут к нему с поклонами. «Это благодаря советской власти меня стали так уважать старейшины рода».

Хотя он и ставил перед собой ясную цель: выполнять все указания новой власти, не нарушать законов, быть во всем примером для остальных, хотя он и думал, что ведет себя во всех отношениях безупречно, тем не менее его теперешние шаги были похожи на путаные, неверные шаги ребенка, который только что начал ходить. Хотя он и жил в городе, учился, видел, как живут другие люди, все равно он оставался привязан к старым обычаям и нравам, настолько крепко они засели в плоть и кровь его.

Прошло некоторое время с тех пор, как Качыке избрали председателем сельрабкома. Наступила весна. Она пришла неожиданно, и не просто теплая, а жаркая.

К обеду солнце так пригревало, что весь скот, все живое, ища укромное местечко, пряталось в тени. В воздухе стояла особая благостная тишина. Ни робкого дуновения ветерка, — кругом полный покой и безмятежность.

Батийна, обычно покидавшая постель на заре, еще до обеда успела переделать немало дел, присела в тени юрты. Окрест не видно пасущегося скота. Даже псы попрятались.

Вдруг с ближнего холма показались несколько всадников, приближавшихся к аилу быстрой рысью. Впереди на конский корпус скакал Качыке в сопровождении джигитов.

Иноходец масти темной, безлунной ночи с крупным белым пятном на широком лбу летел словно молния: вихрем развевался шелковистый хвост, острые уши прижаты, как у гончей, тоненькие, точеные ноги словно не касаются земли.

Батийна с удивлением смотрела на председателя сельрабкома: он мчался прямо на нее, седок и не думал сворачивать. Чуть не сбив женщину, конь пронесся мимо, обдав ее струей ветра и пота. Он процокал копытами по пустому скотному загону и, сделав круг, повернул назад.

Качыке, явно хвастаясь перед своей джене, откинулся далеко назад в седле. Стремена чуть не касались шеи коня. Чем ближе он подъезжал к Батийне, тем чванливее была его поза. И тут раздался его неестественно громкий смех.

— Хотел было сбить тебя конем, джене, да жалко стало, — сказал он язвительно.

— Вижу, племянник, ты сильно загордился с тех пор, как тебя выбрали в большие люди. Подобно бывшим волостным, скачешь с целой свитой прихлебателей. Конечно, задавить иноходцем какую-то там женщину тебе ничего не стоит, — вырвалось у Батийны.

Качыке, довольный своим огневым иноходцем, даже не обратил внимания на издевку в тоне Батийны. Передав повод подоспевшему джигиту, он проворно соскочил на землю. Конь Тяжело храпел, мокрая от пота грудь его лоснилась. Черный иноходец все время пританцовывал.

Качыке бросил на него влюбленный взгляд и с восхищением сказал: