Батальоны вступают в бой - [3]

В бухарестском ресторане Маркауцы слышал, как пьяный немецкий офицер просвещал румынского: «Русские абсолютно не готовы к защите. Мы похороним их молниеносно. А вам на закуску — Одессу».

Пришелец чувствовал, что один из нас не верит ему. Он демонстративно обращался только ко мне:

— Прошу вас, капитан, не надо моей фамилии в печати. Там, — он указал в сторону границы, — моя семья. Фашисты расстреляют всех, если узнают…

— Понимаю! — ответил я.

Маркауцы — железнодорожник. Исколесил Румынию, сопровождал цистерны с бензином в Польшу, знал, куда идут военные эшелоны, расположение армейских складов, места скопления войск. График доставки горючего воинским частям позволил ему определить день вторжения на русскую землю…

— Это произойдет 21 июня!

На миг представилась картина внезапного удара, и меня охватил холодок. Внезапность — большой козырь в любой битве. Замысел Гитлера коварный. Мой собеседник говорил о том же:

— Гитлер бандит! Не верьте ему! Ударит в спину! Предупредите Москву. Немедленно предупредите!..

Выходило, что Гитлер заключил с нами пакт о ненападении ради внезапного нападения.

Поблагодарив молдаванина за благородный поступок, я, не теряя времени, отвез его в штаб дивизии.

Оттуда через некоторое время пришел приказ: в случае провокации — ответного огня не открывать.

Приказ этот выполнялся строго. Немецкий разведчик летал вдоль границы и нагло фотографировал наши укрепления. А советские зенитки и самолеты не мешали ему вести воздушную разведку.

Многие из нас только пожимали плечами. Не стану кривить душой, я тоже в какой-то мере смирился с обстановкой благодушия, хотя не без тревоги ожидал 21 июня.

Обычно на воскресенье я уезжал к семье в Хотин. Но в субботу 21 июня не поехал. Наблюдательные посты и дозоры сообщали о передвижении войск на противоположном берегу. Это беспокоило…

Наш отдельный разведывательный батальон, которым я командовал, располагался по самой границе. Мотострелковая рота лейтенанта Романенко находилась в полевых сооружениях, танковая рота лейтенанта Тихонова укрылась в роще восточнее погранзаставы, кавалерийский эскадрон соседствовал с нею. Бронерота была в тылу.

Решил побывать в подразделениях. Направился к кавалеристам. Командир эскадрона старший лейтенант Коробко после доклада попросил разрешения послать разведку на ту сторону реки.

— Погоди, не торопись. Придет твое время. А пока наблюдай и прислушивайся.

Я знал, что эта форма разведки не по нутру Коробко, но приказал больше ничего не предпринимать.

— Проведи меня к твоим секретам. Кто на левом фланге?

— Командир отделения Сысоев, с ним бойцы Бердникович и Иванов.

— Пойдем к ним.

Красноармейцы располагались в хорошо замаскированных окопах. Высокий, стройный командир отделения Сысоев доложил:

— Секрет номер два, старший — командир отделения Сысоев. В секторе наблюдения за последние три часа появилась новая цель — группа пехоты в составе 20 человек, окапывается…

— Где? — спросил я.

— А вон, левее бугра, что в двухстахпятидесяти метрах от берега.

Наклонившись к бойнице, я увидел солдат в форме мышиного цвета, орудовавших лопатками.

— Продолжайте наблюдение и обо всем докладывайте, — сказал я Сысоеву.

Взглянув в сторону Бердниковича, который лежал рядом с Ивановым и зорко всматривался в противоположный берег Прута, я заметил, что лицо его было строже обычного, исчезла беззаботность.

— Как дела, товарищ Бердникович?

— Хорошо, товарищ капитан, — тихо ответил он.

— Как Герман?

— Второй день не вижу, у коноводов он, соскучился по нему.

— О коне позаботятся, — успокоил я его.

Вечер провел с бойцами. Вместе с ними смотрел картину «Трактористы». Фильм не без веселых сцен. Но мне было не до смеха: на экране тарахтели колхозные машины, а мне чудилось, что за моей спиной рокочут вражеские танки.

Из кино возвращался вместе с Шугаевым. Шли молча и слушали последние известия по радио. Голос московского диктора сообщал вести с полей и заводов. Старший политрук многозначительно заметил;

— Ну вот, Александр Андреевич, и двадцать первое укатило. Бессараб-то провел!..

Пришлось промолчать. Ночью не раз просыпался, вслушивался. По дорожке возле штаба мерно вышагивал часовой. Время близилось к рассвету. Вдруг всполошилась листва на деревьях, налетел ветер, и палатку заполнил густой, сварливый гул самолетов. Они шли из Румынии. И опять надежда: «Может, провокация?»

Нет, это не провокация! С противоположного берега ударили пушки. Сначала снаряды рвались на укрепленной полосе, затем задели и наш лагерь.

Я рванулся к телефону. Связи нет! Фашисты бомбили спящие города. Дым и зарево взвились над Черповицами, Хотином, Каменец-Подольском.

Как же быть? Открыть ответный огонь — нарушение приказа. А «юнкерсы», отбомбившись, снизились и из пулеметов обстреляли нас.

Ни артналет, ни удар авиации не вызвали среди личного состава батальона паники — многие бойцы и командиры участвовали в прорыве линии Маннергейма и получили хорошую боевую закалку. Но всех тяготила паша пассивность. Среди разведчиков уже были убитые и раненые. Это заставило меня действовать. Я послал Курдюкова в штаб дивизии. Эскадрон вывел в район укрытия, мотострелковую роту привел в боевую готовность, а танкам приказал открыть огонь по фашистам.